за что сидел чернышевский в петропавловской крепости
Гражданская казнь на Мытнинской площади
31 мая 1864 года состоялась Гражданская казнь Николая Гавриловича Чернышевского
Ты теперь никто
Для обуздания дерзких вольнодумцев всегда существовали проверенные и действенные средства. В царской России смертная казнь по возможности не применялась, разве что в исключительных случаях. Революционеров ожидали каторжные работы в Сибири. Но перед тем как особо опасный для властей осуждённый отправлялся по Владимирке (в начале этой дороги ныне московское Шоссе Энтузиастов) в далёкий путь, он подвергался унизительной гражданской казни, предполагавшей лишение сословных, политических и гражданских прав. В историю вошли события, связанные с применением этой процедуры к декабристам, а через несколько десятилетий – и к Николаю Гавриловичу Чернышевскому.
Дорога на эшафот
Николай Чернышевский начал идти по опасной дороге ещё в студенческие годы. Именно тогда началась его революционная деятельность и появились первые литературные работы. Закрытых тем для него не было. Он писал литературно-критические и историко-литературные работы, освещал экономико-политические вопросы. Николай Гаврилович был ещё и идейным вдохновителем тайной молодёжной революционной организации «Земля и воля».
Источник: http://www.rewizor.ru
В 1862 году Чернышевский был арестован, а обвиняли его в составлении прокламации «Братским крестьянам от их доброжелателей поклон». Воззвание попало в руки Всеволода Костомарова, который оказался провокатором. Но уже до этого в служебной переписке между жандармерией и полицией Чернышевский назывался «врагом империи номер один». А непосредственно поводом для ареста, стало упоминание фамилии Чернышевского в письме эмигранта Герцена в связи с идеей издания «Современника» в случае его запрещения властями в Лондоне.
Источник: https://24smi.org
Следствие по делу Чернышевского затянулось, оно шло полтора года. Во время заключения Николай Гаврилович несколько раз объявлял голодовку и продолжал трудиться. Кроме статей, он завершил в тюрьме роман «Что делать», опубликованный в журнале «Современник». В феврале 1864 года вынесли приговор: ссылка на каторгу на четырнадцать лет и пожизненное поселение в Сибири. Император Александр II сократил каторгу до семи лет, но в целом Чернышевский провёл в царских учреждениях уголовно-исправительной системы более двадцати лет. В мае 1864 года состоялась гражданская казнь.
Утро туманное
Гражданская казнь Чернышевского проходила на Мытнинской площади в Петербурге дождливым и туманным утром 31 мая 1864 года. Специально для экзекуции был сооружено возвышение, на котором стоял чёрный столб с цепями. Были приняты серьёзные меры безопасности. Вся площадь была оцеплена жандармами и городовыми, в толпе шныряли агенты в штатском. Чернышевского доставили на площадь в тюремной карете и подвели на возвышение. С него сняли фуражку и прочитали обвинение. После прочтения приговора Чернышевский был опущен на колени, а над его головой сломали шпагу. Дальше процедура предусматривала прикрепление его цепями к столбу. На грудь ему была прикреплена табличка с надписью «государственный преступник». Герцен откликнулся на это судилище следующими словами: «Это новую Россию Россия подлая показывала народу, выставляя Чернышевского на позор».
Источник: https://24smi.org
Дождь усиливался, и палач надел на Чернышевского фуражку, за что он кивком поблагодарил палача. Стояние в цепях продолжалось четверть часа. К ногам Чернышевского одна из присутствующих девушек бросила цветы и тут же была арестована. Казнь была свёрнута, Чернышевского посадили в карету и увезли. Оставшаяся на площади молодёжь, провожала своего учителя криками: «До свидания!». Уже на следующий день его отправили в Сибирь.
Эпилог
Первые три года революционер провёл на монгольской границе, а после был переведён в Александровский завод. Чернышевскому было разрешено встречаться с женой и малолетним сыном. Он мог общаться с другими заключёнными и, главное, он мог работать. Когда закончился срок каторги, он выбрал для своего постоянного места жительства город Вилюйск. В письмах с каторги и из ссылки он никогда не жаловался, был спокоен и бодр. В 1883 году Николаю Гавриловичу разрешили жительство в Астрахани, в 1889-м за несколько месяцев до смерти – в родном Саратове.
Гражданская казнь Николая Чернышевского
31 мая 1864 года состоялась гражданская казнь революционного демократа Н. Чернышевского.
Революционное движение в России дало свои пагубные всходы задолго до событий 1917 года. Не случайно большевики пытались вести свою «родословную» то от декабристов, то от народовольцев. Сам В. Ульянов (Ленин), в своих работах неоднократно обращавшийся к этой теме, считал своим предшественником и, в некотором смысле, учителем и наставником, сына саратовского священника Н.Чернышевского. Чем же так привлек «вождя мирового пролетариата» этот, на первый взгляд, вполне заурядный публицист и склонный к графомании писатель-утопист?
Николай Чернышевский родился в семье протоиерея саратовского кафедрального собора. До 14 лет обучением мальчика занимался отец, а в дальнейшем – гувернер-француз, который оказал сильное влияние на его мировоззрение. В детстве Николай обладал большой тягой к чтению книг, за что получил от окружающих очень своеобразное прозвище – «Библиофаг», что переводится как «пожиратель книг». И хотя Чернышевский неизбежно пошел по пути отца и стал учиться в духовном училище, а затем и в семинарии, в последствии по решению всей семьи он в 1846 году покинул семинарию и уехал с матерью в Петербург, где сдал экзамены и был принят на словесное отделение философского факультета.
Н. Чернышевский.
В студенческие годы мировоззрение Чернышевского переживает радикальную ломку – религиозное благочестие, пусть и внешнее, уступает место явно антихристианским идеям. Один из преподавателей в те годы отмечал, что «у Чернышевского есть ум, дарование, но, к сожалению, то и другое затемнено у него крайней нетерпимостью; он воображает себя первым умником в Европе». Антихристианские идеи будущего утописта выросли впоследствии в антропологическую философию, в которой место Бога занял человек, роль творца всего сущего отводилась природе, а разум становится во главе познания и жизни. В это же время в Европе одна за другой вспыхнули революции, и Чернышевский не мог остаться в стороне от этого – он сблизился с «петрашевцами» и углубился в изучение трудов немецких философов – Гегеля и Фейербаха. Развивая идею последнего о том, что «человек живет для человека и выше человека ничего в мире не знает», Чернышевский пришел к полному отрицанию существования Бога. Помимо этого, он знакомился с идеями теоретиков английского и французского утопического социализма – именно теория разумного эгоизма легла в основу мировоззрения его знаменитого и программного для советской школы романа «Что делать?».
В 1850 году Чернышевский окончил Петербургский университет со степенью кандидата словесности, преподавал в кадетском корпусе, а в следующем году вернулся в родной Саратов и стал преподавать литературу в местной гимназии. В 1853 году он женился на дочери врача Ольге Васильевой и спешно вернулся в Петербург, где снова стал преподавать в кадетском корпусе. К этому времени относится начало публицистической деятельности Чернышевского – его работы стали публиковаться в «Отечественных записках» и «Санкт-Петербургских ведомостях». В 1854 году он перешел на работу в журнал «Современник», со страниц которого в последующие несколько лет и транслировал свои фантазии на российское общество. Параллельно ему удалось защитить магистерскую диссертацию на тему: «Эстетические отношения искусства к действительности», которая, однако, была расценена как революционное выступление, из-за чего министр просвещения задержал утверждение его в степени. С 1855 года Чернышевский совместно с Н. Некрасовым и Н. Добролюбовым фактически возглавляет «Современник», всячески стремясь превратить это литературное издание в рупор революционной демократии, что вызывало протест ряда сотрудников и авторов среди которых были П. Анненков и И. Тургенев. В результате «Современник» покинули все крупные русские писатели, а Чернышевский в исступлении заполнял страницы журнала своей революционной пропагандой, приобретая все большее влияние на умы тогдашней молодежи. Его публицистику в этот период принято делить на три темы: пропаганда научной философии как орудие преобразования окружающей действительности, крестьянский вопрос как средство перехода к социализму и подготовка «нового человека», способного осуществить революцию и построить «рай на земле».
Чернышевский выступил с открытым неприятием крестьянской реформы 1861 года. С целью сорвать ее проведение он в спешке организовывал студенческие волнения, которые выглядели настолько нелепо, что неизменно оборачивались провалом. Неугомонный публицист пытался посеять смуту в армии, ведя пропаганду среди офицеров и в казармах воинских частей. Однако, крестьяне, горожане и солдаты не поддались на малопонятную болтовню Чернышевского и его соратников, приняв активное участие в разгоне студенческих демонстраций.
Суетливо ведя борьбу против правительственных реформ, а, значит, и против верховной власти Императора, Чернышевский не подозревал, что уже давно находится на контроле у полиции. В мае 1862 года был временно закрыт журнал «Современник», а 7 июля того же года Чернышевский был заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Но и здесь революционный мечтатель не успокоился и не отказался от своих убеждений – именно в тюрьме он написал свое самое известное произведение «Что делать?», которое было опубликовано во вновь открытом «Современнике». Данный эпизод широко освещался в советском литературоведении как пример «мрачной реакции косного царского правительства». Тем не менее, эта «косная власть» позволила-таки возобновить выход явно революционного издания и опубликовать в нем социально-утопическое произведение?
Тем временем Чернышевского приговорили к 14 годам каторжных работ и последуйшему пожизненному поселению в Сибири. 31 мая 1864 года на Мытнинской площади Петербурга состоялась гражданская казнь революционера. Чернышевскому на эшафоте объявили о смягчении приговора – Александр II уменьшил срок каторжных работ до семи лет. Приговоренного привязали к позорному столбу и, несмотря на то, что он не был дворянином, палач все же сломал над его головой шпагу.
22 июля Чернышевский прибыл к месту каторги — на Усольский солеваренный завод. Здесь он занимался переводами, написанием новых произведений, и, разумеется, пытался бежать, но все его попытки оканчивались провалом. Он пробыл на каторге и в заключении почти двадцать лет, постоянно перемещаясь с место на место. В 1883 году Чернышевскому было позволено вернуться в европейскую часть России – он поселился в Астрахани. Его сын Михаил в 1889 году добился перевода отца на родину в Саратов. Однако, Чернышевскому не суждено было прожить там хоть сколько-нибудь значительное время – в октябре того же года он заболел малярией и скоропостижно скончался 29 октября 1889 года от кровоизлияния в мозг. Был похоронен на Воскресенском кладбище Саратова.
155 лет назад. «Что делать?»
31 мая 1864 года — состоялась гражданская казнь Николая Гавриловича Чернышевского (1828—1889). Над головой автора «Что делать?» была переломлена шпага, он был лишён всех прав состояния и отправлен на каторгу в Сибирь, где должен был остаться навечно. В своей переписке полиция называла его «врагом Российской Империи номер один», а Маркс и Энгельс — «главой революционной партии» России. Почему это давнее событие и само творчество писателя остаются по-прежнему актуальными для нашего времени (хотя в России он нынче исключён из школьной программы)? Может быть, понять это помогут две цитаты, которые приводятся ниже.
«Когда-то я был весьма впечатлён романом Чернышевского «Что делать?», где главный герой ведёт жизнь аскета и даже спит на гвоздях для укрепления силы воли. Нас с друзьями это настолько поразило, что мы стали ночевать на кроватях без матрасов, гулять в дождь и снег и принимать ледяной душ для закалки духа».
(Си Цзиньпин, председатель Китайской Народной Республики)
В. И. Ульянов-Ленин в 1904 году говорил Вацлаву Воровскому о Чернышевском:
«Кажется, никогда потом в моей жизни, даже в тюрьме в Петербурге и в Сибири, я не читал столько, как в год моей высылки в деревню из Казани. Это было чтение запоем с раннего утра до позднего часа. Я читал университетские курсы, предполагая, что мне скоро разрешат вернуться в университет. Читал разную беллетристику. Но больше всего я читал статьи, в своё время печатавшиеся в журналах «Современник», «Отечественные Записки», «Вестник Европы». В них было помещено самое интересное и лучшее, что печаталось по общественным и политическим вопросам в предыдущие десятилетия. Моим любимейшим автором был Чернышевский. Всё напечатанное в «Современнике» я прочитал до последней строки, и не один раз. От доски до доски были прочитаны великолепные очерки Чернышевского об эстетике, искусстве, литературе и выяснилась революционная фигура Белинского. Прочитаны были все статьи Чернышевского о крестьянском вопросе, его примечания к переводу политической экономии Милля и то, как Чернышевский хлестал буржуазную экономическую науку, — это оказалось хорошей подготовкой, чтобы позднее перейти к Марксу. С особенным интересом и пользой я читал замечательные по глубине мысли обзоры иностранной жизни, писавшиеся Чернышевским. Я читал Чернышевского «с карандашиком» в руках, делая из прочитанного большие выписки и конспекты. Тетрадки, в которые все это заносилось, у меня потом долго хранились. Энциклопедичность знаний Чернышевского, яркость его революционных взглядов, беспощадный полемический талант — меня покорили. Чернышевский, придавленный цензурой, не мог писать свободно. О многих взглядах его нужно было догадываться, но, если подолгу, как я это делал, вчитываться в его статьи, приобретается безошибочный ключ к полной расшифровке его политических взглядов, даже выраженных иносказательно, в полунамёках. Существуют музыканты, о которых говорят, что у них абсолютный слух, существуют другие люди, о которых можно сказать, что они обладают абсолютным революционным чутьём. Таким был Маркс, таким же и Чернышевский. »
Евгений Данилович-Горовых. Н. Г. Чернышевский пишет роман «Что делать?» в Алексеевском равелине Петропавловской крепости
Чернышевский попал на каторгу за вопрос, на который человечество до сих пор ищет ответ
Самый популярный в мире вопрос «Что делать?» стоил известному революционеру-публицисту Чернышевскому двадцати лет пребывания в местах не столь отдалённых. «Экспресс-Новости» выясняли, что заставило писателя задать этот вопрос.
Неблагонадёжный элемент
Как сейчас говорят – его бы мозги да в нужное русло. Это про Чернышевского. Родившись в семье саратовского протоирея в 1828 году будущий русский философ-материалист, революционер-демократ, теоретик критического утопического социализма, критик и писатель не особенно нуждался ни в приставленном к нему гувернёре-французе, ни в духовной семинарии, где пробыл лишь три года. Развитый не по годам, он поехал в Питер и поступил в университет на историко-филологическое отделение философского факультета. Вот здесь-то он и нашёл выход своему адреналиновому характеру. В «универе» обучалось множество студентов с разными, в том числе, и «нестандартными» политическими взглядами.
Здесь Чернышевский оказался в своей стихии. Здесь же он начал писать, здесь же получил и первые революционные заповеди, которые не преминул опробовать на студентах кадетского корпуса, куда после учёбы был определён учителем. Сия «крамола» вскоре вышла наружу и молодой «препод» с треском вылетел вон. Правда, это лишь раззадорило Чернышевского – он активно сотрудничает с различными журналами, в том числе, с «Современником», страницы которого использует для продвижения своих революционных идей.
В 1858 году он стал первым редактором журнала «Военный сборник», через который вовлекал царских офицеров в тайные революционные кружки. Собственно, это то, что хотели и другие родоначальники народничества Герцен и Огарёв – переманить на свою сторону армию и от слов перейти к делу – совершить революционный переворот.
Враг империи номер один
В 1861 году было отменено крепостное право и началась реформа, которую Маркс и Энгельс назвали «жульнической проделкой». В это время Чернышевский, кажется, везде и всюду – пишет статьи, ведёт революционную пропаганду. Не даром, те же Маркс и Энгельс назвали его главой революционной партии», имея в иду тайное революционное общество «Земля и воля», хотя формально Чернышевский его членом не являлся.
Тем не менее, в эти годы он уже находится под плотным полицейским надзором, а шеф жандармов Долгоруков назвал Чернышевского «враждебным к властям и способным поднять бунт». Кстати, в терроризме и даже банальном криминале его подозревали тоже. Но доказать его причастность, например, к серии пожаров в Петербурге в 1862 году, так и не удалось.
12 июня 1862 года Чернышевский был арестован и помещён в одиночную камеру Петропавловской крепости по обвинению в составлении прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». В служебной документации и переписке между жандармерией и тайной полицией назывался «врагом Российской Империи номер один». Поводом для ареста послужило перехваченное полицией письмо Герцена к Николаю Серно-Соловьевичу, в котором упоминалось имя Чернышевского в связи с предложением издавать запрещённый весной 1862 года «Современник» в Лондоне.
По зонам да по пересылкам
Надежда на свободу не оправдалась. 7 февраля 1864 года Чернышевскому был объявлен приговор: ссылка на каторжные работы сроком на 14 лет, заменённая царской волей на семь лет, а затем поселение в Сибири пожизненно. 19 (31) мая 1864 года в Петербурге на Мытнинской площади состоялась гражданская казнь приговорённого, один из видов наказания в Российской Империи тех лет. Она заключалась в публичном унижении наказуемого с преломлением шпаги над головой в знак лишения всех прав состояния, включая не только сословных, но и даже родительских.
Во время «церемонии» палач просунул руки Чернышевского в кольцо цепи и поставил у позорного столба. Его опустили на колени, сломали над его головой саблю. Место казни охранял усиленный жандармский конвой. Несмотря на это, студенческая молодёжь открыто приветствовала Чернышевского, демонстративно бросала к помосту букеты цветов. По окончании издевательского обряда толпа, прорвав линию городовых, бросилась вслед за экипажем, увозившим Чернышевского в его новую жизнь.
Дальше невольничья судьба бросала Чернышевского из одного места в другое. Сначала Кадаинская тюрьма Нерчинской каторги у самой монгольской границы, следом Александровский завод, потом Акатуйская тюрьма. Каторга в её понимании крайне тяжёлого физического труда к Чернышевскому была ещё благосклонна. Политические арестанты, на самом деле, на настоящей каторжной работе не использовались, хотя и любой другой труд «интеллигенту-белоручке» давался с трудом. Тем более климат был ещё тот. Зимой морозы до сорока пяти, летом жара до тридцати пяти. Но, тем не менее, Чернышевский продолжал писать, а однажды даже получил трёхдневное свидание с супругой и сыновьями.
После окончания каторги в 1871-м Чернышевского переводят в Вилюйск, где три года спустя предлагают подать прошение о помиловании. Вот, кажется, шанс – но Чернышевский считает прошение ниже своего достоинства и отказывается. В Вилюйске Чернышевский провёл около двенадцати лет практически отшельником. Вилюйск, находившийся в 450 верстах за Якутском, в самом суровом климате, в то время имел лишь несколько десятков небольших построек, а его население составляли в своем большинстве сторожевые казаки, совсем одичавшие в этом забытом Богом месте. Так что Чернышевский с ними старался не общаться. По дурости полоснут саблей, голова и полетит с плеч.
Глоток свободы
Правда, воздух свободы оказался недолог. Спустя несколько месяцев заболел малярией и все попытки местных медиков поставить на ноги полностью изношенный в суровом климате и суровых условиях организм успехом не увенчались. Ночью 17 (29) октября 1889 года Чернышевский умер от кровоизлияния в мозг, оставив после себя массу произведений и главный вопрос всех времён и народов, на который и спустя более чем сто лет люди всё ещё ищут ответ: «Что делать?».
Говорят, что не судьба выбирает нас, а мы её. Чернышевский сам выбрал свою. У него был шанс остановиться, отказаться от «крамольных» идей ещё на стадии «Петропавловки». Потом – после каторги, когда он мог вернуться в цивилизацию ещё в 74-м. Но он решил по-своему. А на вопрос «что делать?» предложил ответить потомкам…
Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата
Алексеевский равелин Петропавловской крепости – самая таинственная тюрьма Российской империи для важнейших государственных преступников. О тех, кто был заключен в ее стенах, не знали ни чины комендантского управления, ни те, кто служил в этой тюрьме. Сюда попадали исключительно по личному повелению царя – и мало кто покидал «Секретный дом». Книга Павла Елисеевича Щёголева (1877–1931), историка литературы и общественного движения, состоит из очерков разных лет, посвященных узникам Алексеевского равелина. Герои книги – князь С.В. Трубецкой, Н.Г. Чернышевский, Д.В. Каракозов, М.С. Бейдеман, С.Г. Нечаев, М.А. Бакунин.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
II. Страсть писателя. (Н.Г. Чернышевский)
Николай Гаврилович Чернышевский был арестован у себя на квартире 7 июля 1862 года и немедленно с места был доставлен в важнейшую государственную тюрьму — Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Здесь, в одиночной камере равелина, он провел один год десять месяцев и две недели, или шестьсот семьдесят восемь дней. Отсюда 20 мая 1864 года он был отправлен на каторгу.
Внешняя история пребывания Чернышевского в равелине может быть изложена в кратких чертах в следующем виде. В момент заключения Чернышевского в равелине был только один узник — поручик Бейдеман, но вслед за Чернышевским последовала в июле и в августе 1862 года довольно значительная группа лиц, привлеченных или прикосновенных к «Делу о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами», т. е. Герценом, Огаревым, Бакуниным. В тот же день, 7 июля, были приведены в равелин Н.А. Серно-Соловьевич и Ветошников, а затем Авдеев, Белозерский, Воронов, Владимиров, Котляревский, Лялин, Налбандов, Нечипоренко, Петровский, де-Траверсе, Шебаев. Из этой группы пересидели Чернышевского ненадолго Лялин, Шебаев, де-Траверсе и почти на год Серно-Соловьевич, Ветошников, Владимиров, Налбандов. В 1862 же году в равелин были заключены по делу о политических кружках «с исключительно малороссийским направлением» Ив. Стронин и Вас. Шевич (оба сидели до 31 декабря 1862 года). В 1863 году население равелина сильно увеличилось. Главный контингент заключенных дало дело «Земли и воли» (Андрущенко, Носов, Пушторский, Шатилов, Мосолов, Вейде, Издебский) и дело о вооруженном восстании в Казани (Иваницкий, Жеманов, Мрочек). По своим отдельным делам содержались в равелине Мартьянов и Шелгунов. Из названных заключенных дольше Чернышевского пробыли в заключении Шелгунов (по 24 ноября 1864 г.), Кувязев (по 15 октября 1866 г.), Андрущенко (по 6 сентября 1864 г.), Пушторский (по 5 сентября 1864 г.), Столпаков (по 5 мая), Шатилов и Мосолов (по 25 мая 1866 г.). Вот кто были товарищами Чернышевского по заключению!
Крепость находилась в это время в верховном (но совершенно номинальном) ведении с. — петербургского военного генерал-губернатора князя Суворова. Комендантом крепости был инженер-генерал А.Ф. Сорокин, не злостный тюремщик, во всяком случае доступный человек, входивший в общение с заключенными. Смотрителем равелина был майор Удом. В период 1862–1864 годов в равелине царил сравнительно мягкий режим. Эта мягкость объясняется, по всей вероятности, тем обстоятельством, что сидевшие в это время были заключенными подследственными, а не осужденными. Режим, которому был подвергнут Чернышевский, был исключительным даже для этой эпохи. Самая главная и существенная льгота — разрешение письменных принадлежностей. Чернышевский мог писать. Ему было разрешено получать книги и писать письма, выполнять работы для печати. Наконец, правда, очень редко, давались свидания с женой и родными. О пищевом режиме мы ничего не знаем, но, во всяком случае, цинги у Чернышевского не было. Прогулки были разрешены Чернышевскому, но он ими почти не воспользовался. Он не любил гулять. Об этой своей особенности Чернышевский, между прочим, давал любопытнейшие объяснения в показаниях, данных Сенату: «Я не гуляю и не прохаживаюсь. Исключение бывает лишь, когда я бываю принужден к тому желанием лица, пред которым обязан держать себя слишком почтительно. Я теперь не могу ходить по комнате или саду. Это было ясно видно во время моего ареста. Сначала я думал, что тяжесть в голове, которую я чувствовал в первый месяц ареста, происходит от геморроя, и принуждал себя ходить по комнате для моциона. Но как только я заметил, что это боль не геморроидальная, а ревматическая, происходящая от того, что я лежал головой к окну, я стал ложиться головою в противоположную сторону от окна и с того же дня перестал ходить, абсолютно перестал ходить по комнате. Когда меня приглашали выходить в сад, я сначала выходил, воображая, что в это время обыскивается комната и что я возбудил бы подозрение отказом удалиться из нее, но месяца через три я убедился, что обысков не делают, подозревать не станут, — и, как только убедился в этом, стал отказываться выходить в сад. Так я абсолютно не сделал ни одного шага для прогулки по комнате до сих пор (объяснение писалось в конце мая 1863 года. — П.Щ.) с начала сентября (1862 г.). Не выходил в сад с октября (1862 г.). Исключения были несколько дней в конце апреля, когда я принуждал себя к тому и другому по гигиенической надобности; она прошла — и вот уже больше месяца я опять бываю исключительно только в двух положениях: сижу и лежу».
Чернышевский в равелине знал два положения — сижу и лежу — и два занятия — читаю и пишу, больше пишу, чем читаю.
В непропущенном письме к жене от 5 октября 1862 года Чернышевский излагал свои мечты о предстоящих ему работах: «Теперь планы этих трудов обдуманы окончательно. Я начну многотомную «Историю материальной и умственной жизни человека», — историю, какой до сих пор не было, потому что работы Гизо, Бокля (и Вико даже) деланы по слишком узкому плану и плохи в исполнении. За этим пойдет «Критический словарь идей и фактов», основанный на этой истории. Тут будут перебраны и разобраны все мысли обо всех важных вещах, и при каждом случае будет указываться истинная точка зрения. Наконец, на основании этих двух работ я составлю «Энциклопедию знания и жизни» — это будет уже экстракт небольшого объема, два-три тома, написанный так, чтобы был понятен не одним ученым, как два предыдущие труда, а всей публике. Потом я ту же книгу переработаю в самом легком, популярном духе, в виде почти романа, с анекдотами, сценами, остротами, так, чтобы ее читали все, кто не читает ничего, кроме романов. Чепуха в голове у людей потому, что они и бедны, и жалки, злы и несчастны; надобно разъяснить им, в чем истина и как следует им думать и жить. Со времени Аристотеля не было сделано еще никем того, что я хочу сделать, и я буду добрым учителем людей в течение веков, как был Аристотель». Знаменательно то, что этим отрывком следователи воспользовались для того, чтобы уличить Чернышевского собственными его устами в непомерном самолюбии и навести тем на мысль, что такой человек не может не быть врагом общественного порядка. Против столь неожиданного использования интимного письма к жене Чернышевский оправдывался указанием на то, что судьи не поняли иронии его слов, иронии над самим собой. Но мы не верим в искренность этого оправдания. Конечно, искренни были именно тюремные мечтания Чернышевского. Высокое понятие о своей личности сложилось у него рано, еще на студенческой скамье. 23 сентября 1848 года он записал в своем дневнике следующее мнение о самом себе: «Я должен сказать, что я довольно твердо считаю себя человеком не совершенно дюжинным, а в душе которого есть семена, которые, если разовьются, то могут несколько двинуть вперед человечество в деле воззрения на жизнь, и если я хочу думать о себе честно, то, конечно, я не придаю себе бог знает какого величия, но просто считаю себя одним из таких людей, как, напр., Гримм, Гизо и проч., или Гумбольдты, но если спросить мое самолюбие, то я могу отвечать себе — я бог знает что: может быть, у меня выйдет что-нибудь вроде Гегеля, или Платона, или Коперника, одним словом, человек, который придаст решительно новое направление, которое никогда не погибнет, который один открывает столько, что нужны сотни талантов или гениев, чтобы идеи, высказанные этим великим человеком, переложить на все, к чему могут быть они приложены, в котором высказывается цивилизация нескольких предшествующих веков, как огромная посылка, из которой он извлекает умозаключения, который задает работы целым векам, составит начала нового направления человечества». В сущности, признание, высказанное в равелине, повторяет психологическое настроение студента в 1848 году и только оформляет его содержание. Чернышевский только не прав, говоря о своем самолюбии. Это не самолюбие, а честолюбие, но высочайшее честолюбие!
Огонь этого честолюбия поддерживал и жизнь, и духовную бодрость Чернышевского в равелине. Творческие горизонты открывались перед заключенным, и если он не написал «Истории материальной и умственной жизни человечества», не написал «Критического словаря идей и фактов», то это — не его вина. И не в том дело, что в равелине Чернышевский не мог получить всех тех книг и пособий, которые нужны были для его работы в грандиозном количестве; если бы чудом они и оказались в его камере, и тогда бы он не смог выполнить своих заданий в силу специфической особенности влияния одиночного тюремного заключения на психику. В тюрьме не хватает человеку сознания свободы своего существования, своей жизни. Без этого сознания умственное творчество бесполо, не оплодотворяет.
Чернышевский сидел и писал, а начальство, пропустив некоторые из его рукописей на волю для печати, складывало их лист за листом и отсылало в III Отделение. Здесь чиновники, опасаясь, очевидно, разрушительного действия идей Чернышевского, вкладывали рукописи в пакеты, пакеты печатали печатью и затем сдавали в архив. Эти запечатанные рукописи пролежали в архиве до революции 1917 года и только в этом году были распечатаны. Большая часть рукописей не издана и неизвестна исследователям. Чернышевский заслуживает, конечно, быть изданным, и, конечно, будут изданы и все работы его, написанные в равелине. Вот краткое изложение литературной деятельности Чернышевского в равелине в хронологическом порядке, как это можно установить по датам на рукописях.
5 апреля 1863 года, значит, непосредственно после окончания «Что делать?», он начал писать повесть «Алферьев — из воспоминаний о новых людях». В черновой рукописи стояло первоначально заглавие «Шестаков» и были пометы «5–6 апреля 1863 года. Перечитывал 23 мая 1863». При перечитывании фамилия Шестаков была заменена фамилией Сырнев, а в беловой рукописи появляется уже Алферьев. Начало повести напечатано в т. X Полного собрания сочинений. В рукописи есть ненапечатанное продолжение, но несколько полулистов в средине утеряно, и рукопись все-таки не закончена. Писана она 27 мая — 5 августа 1863 года.
Занимаясь беллетристикой, Чернышевский продолжал и переводные работы. 8 марта 1863 года он отослал через коменданта крепости в «Современник» 20 листов «Истории XIX века» Гервинуса, а 9 и 24 июля препроводил перевод VII и VIII тт. «Истории Англии» Маколея (91 лист).
5–18 сентября, 2–16 октября по книге Кинглека Чернышевский написал объемистую статью о Крымской войне, вошедшую в т. XI Полного собрания сочинений. 21 ноября — 27 ноября в 10 ½ часа вечера того же года было сделано начало (ненапечатанное) перевода работы Г.Л. Крике «Племена и народы» (16 полулистов).
Под влиянием чтения «Исповеди» Руссо Чернышевский перешел к новому литературному роду — автобиографическому. 8 июня он начал писать «Из автобиографии», дав еще подзаголовок «Воспоминания слышанного о старине». Рукопись автобиографии, сохранившаяся в архиве III Отделения, состоит из 27 листов, занумерованных цифрами 1–27, и 20 полулистов, занумерованных цифрами 29–48. Лист 28-й явно затерян. Первые 27 листов заключают первую редакцию автобиографии. Н.Г. Чернышевский, работая в равелине, имел обыкновение ставить даты. Первая дата — дата начала работы над автобиографией — 8 июня 1863 года, 8 часов вечера; последняя дата, имеющаяся на листах первой редакции, — 30 сентября. Всего Чернышевский отметил в рукописи первой редакции 43 даты. Следовательно, Чернышевский написал первую редакцию в 43 приема, по полулисту, а иногда и меньше зараз. Первая редакция производит впечатление работы, спешно выполняемой, с некоторой небрежностью; встречаются орфографические ошибки, пропуски слов, неправильное строение фраз. Помарок и исправлений сравнительно немного, и все они вызываются стремлением к большой точности в передаче мысли, а не к правильному стилю. 28 октября 1863 года Чернышевский начал пересмотр написанного им материала автобиографии, занимался этим делом до 6 ноября и написал вторую, беловую редакцию. Видимо, он готовил ее к печати. Не весь фактический материал первой редакции вошел во вторую, вошла приблизительно половина. Во второй редакции налицо известное систематизирование материала по отдельным эпизодам с сохранением хронологической и логической связи [и первая и вторая редакции изданы в 1928 году Госиздатом в книге «Литературное наследие Чернышевского»].
Эпизоды занумерованы автором: от 1-го до 15-го. После 15-го эпизода опущены эпизоды 15–108-й, причем под обозначением 15–108 Чернышевский написал: «Это все после, когда можно будет напечатать; — вероятно, скоро: дела и люди поколения моей бабушки и сестер — дела и люди давних времен». Надо думать, что эпизоды 15–108-й вовсе не были написаны. Вслед за только что приведенным объяснением к эпизодам 15–108-му во второй редакции находились еще два пространных эпизода, записанных автором под № 349 и 350. На последнем полулисте первой редакции дата — 6 ноября. Эпизоды 109–348-й, очевидно, постигла та же участь, что и 15–108-й. Они не были, надо полагать, написаны.
С 7 сентября по 31 декабря 1863 года Чернышевский писал новую беллетристическую вещь «Повести в повести». О ней будет речь дальше.
С 14 декабря 1863 года по 4 января 1864 года Чернышевский переводил «Историю Соединенных Штатов» Неймана и 22 января представил в III Отделение.
С ноября 1863 года по 16 февраля 1864 года Чернышевский занимался Руссо. Сохранились отрывки перевода «Исповеди» на 43 полулистах и «Заметки для биографии Руссо» на 46 листах. И перевод Неймана, и работы по Руссо не напечатаны.
29 декабря 1863 года — 11 марта 1864 года Чернышевский писал «Введение к трактату о политической экономии Милля» (10 листов).
В 1864 году были выполнены следующие работы: 16 января — из «Mémoires de S. Simon» [ «Воспоминания Сен-Симона»] (2 полулиста); 29 декабря — 29 января — 11 марта — отрывки из «La biographie par Béranger [ «Биография Беранже»]» (4 полулиста); 21 февраля — 21 марта — 29 мелких рассказов (32 полулиста); 31 января — 14 апреля — «Заметки о состоянии наук. Очерк истории элементов нашей цивилизации» (67 полулистов); 30 марта — «Наша улица. Корнилов дом» (отрывки к автобиографии — 5 полулистов).
Отправляясь в ссылку, Чернышевский сдал коменданту крепости бывшие при нем личные вещи, книги и рукописи по лично им составленным спискам. Приводим любопытный список бумаг, который дает представление об оценке автором своих работ.
Черновые бумаги в трех конвертах: в первом — полулисты 1–100-й, во втором — 101–200-й, в третьем — 201–279-й, двести семьдесят девять полулистов.
Некоторые из этих бумаг имеют денежную цену, ее имеют все следующие бумаги, вложенные в бумажный мешок:
1. Отрывки из романа «Повести в повести»: А) отрывок, отмеченный надписью «продолжение повести Алферьев», нумерованный цифрами от 19 до 36, осьмнадцать полулистов; В) начало второй части, полулисты 1–53, пятьдесят три полулиста.
2. Сокращенный перевод второй части Confessions [Исповедь] Руссо, тридцать полулистов.
3. Мелкие рассказы, тридцать два полулиста.
4. Начало ученого сочинения с надписью «Заметки о состоянии Наук», шестьдесят семь полулистов.
5. Выписка из соч. Руссо с надписью «Заметки для биографии Руссо», сорок шесть (46) полулистов. Продолжение этих выписок еще не вложено в мешок.
Эти бумаги, точно так же, как и книги, список которых занимает другой полулист этого листа, прошу передать А.Н. Пыпину или тому лицу, которому он поручит взять их.
Вот перечень работ, написанных Чернышевским в Алексеевском равелине. Он поражает своей грандиозностью. Если подсчитать количество печатных листов, то получатся цифры совершенно невероятные. Кажется невозможным выполнение автоматической переписки такого количества листов в такое время. В самом деле, если мы не примем в расчет черновых редакций и ограничимся учетом только беловых рукописей, то мы получим приблизительно следующие цифры печатных листов по 40 тыс. букв в листе: беллетристика — 68, научные работы — 12, автобиография — 10, судебные показания и объяснения — 4, компиляции (Кинглек) — 11, переводы — 100 листов — всего около 205 печатных листов или чуть побольше 9 ½ печатного листа в месяц. Если отнести компиляции и переводы (111 листов) к работам, не требующим творческого напряжения, то на последние в месяц падает около 4 с лишним печатных листов — и это из месяца в месяц непрерывно 22 месяца подряд. А если накинуть еще до 50 печатных листов черновых редакций, то тогда придется на месяц до 11 ½ печатного листа. Остается рассчитать рабочий день Чернышевского в равелине и поставить вопрос: сколько времени уходило в день на критическую работу во время писанья и на мыслительный процесс? Да надо оставить еще время на чтение. Из списка книг, находившихся у Чернышевского в декабре 1863 года, видно, что он читал усиленно. Нелишне (в целях исследования литературных влияний) перечислить авторов, бывших у него в равелине: Диккенс, Жорж Санд, Стерн, Гоголь, Лермонтов, Кольцов, Тютчев, Фет, Беранже, Гейне, Помяловский, Гораций, Овидий, Рейбо, Некрасов, Каррер Белл, Монтень, Флобер, Лесаж, Смоллет, Фрейтаг, Дарвин, Фохт, Гексли, Лайэль, Оуэн… Чересчур понятным становится теперь рассуждение Чернышевского о прогулке, приведенное нами выше. «Сижу и лежу» — только эти два положения и могли быть ведомы Чернышевскому.
За романом «Что делать?» последовал длинный ряд беллетристических опытов, из которых по настоящий день нам известны жалкие отрывки. Чуть не на другой день по окончании романа «Что делать?» Чернышевский начал писать повесть «Алферьев». С 7 сентября по 20 ноября 1863 года Чернышевский писал новую беллетристическую вещь «Повести в повести». 21 октября он переслал в III Отделение 58 листов, а 23 ноября 64 полулиста, составлявших в совокупности первую часть вещи. С 28 ноября по 1 января 1864 г. Чернышевский продолжал «Повести в повести». Беловой редакции второй части он представил 53 полулиста. Из них утрачены листы 28–49 (3-я глава). Кроме того, сохранилось разрозненных отрывков, черновиков и вариантов к этому труду 128 полулистов. III Отделение конфисковало эту работу, и она до сих пор полностью не напечатана.
Самый крупный беллетристический опыт — «Повести в повести» — произведение с причудливой архитектоникой, это «книга в самом легком, популярном духе, в виде почти романа, с анекдотами, сценами, остротами, так, чтобы ее читали все, кто не читает ничего, кроме романа». Роман «Повести в повести» — произведение, задуманное в плане известного сборника сказок «Тысяча и одна ночь».
Чернышевскому необычайно нравился этот сборник арабских сказок. «Есть сказки не для детей, — пишет Чернышевский в предисловии. — Сборниками сказок больше, чем самим Данте, славилась итальянская литература эпохи Возрождения. Их очаровательное влияние господствует над поэзией Шекспира; все светлое в ней развилось под этим влиянием. Через Шекспира и мимо Шекспира влияние итальянских сказок проникает всю английскую литературу. Я уже только очень поздно познакомился с итальянскими сборниками сказок. Мои грезы были взлелеяны не ими. Я в молодости очаровывался сказками «Тысяча и одной ночи», которые тоже вовсе не «сказки для детей»; много и много раз потом, в мои зрелые лета, и каждый раз с новым очарованием я перечитывал этот дивный сборник. Я знаю произведения поэзии не менее прекрасные, более прекрасного не знаю».
Чернышевский дает литературный анализ своим «Повестям в повести». «Мой роман «Повести в повести» вышел прямо из моей любви к прелестным сказкам «Тысяча и одной ночи». Материал этого сборника — не мой материал; я, подобно всем, — европеец половины XIX века, содержание моей поэзии, как и вашей, поэзия новой Европы. Но влияние сказок «Тысяча и одной ночи» господствует в моей переработке этого материала. Даже форма перенеслась в мой сборник из арабских сказок. Как там рассказ о судьбе Шехеразады служит рамкою для сказок, вставляемых в него, так у меня «Рассказ Верещагина» служит рамкою для «Рукописи женского почерка». Мой Верещагин — не автор этой «Рукописи», — авторы ее — лица, чуждые ему, желающие подружиться с ним и уже в первой части романа успевшие приобрести дружбу его жены и дочери. Но эта разница чисто внешняя. Существенное отношение и там, и здесь одинаково: как там судьба Шехеразады связана с успехом ее сказок, так у меня жизнь Верещагина связывается с тем, нравится ли ему «Перл создания». Ясно, что и завязка эта чисто сказочная, и сам Верещагин — лицо чисто сказочное. Сказка, столь же чуждая всякой претензии казаться правдоподобною, как сказка о судьбе Шехеразады. Еще меньше этой претензии в «Перле создания»: его авторы — Сырнев, Всеволодский, Крылова, Тисьмина — нимало не скрывают того, что они рассказывают небывальщину, — каждый автор беспрестанно противоречит всем остальным, еще больше и усерднее заботится разрушать на следующей странице то, что сам написал на предыдущей, так, чтобы выходил бессвязный ряд отрывков, которые, по-видимому, невозможно слить в одно целое». Эстетическую сущность своего приема Чернышевский характеризовал так: «Давать воображению самой читательницы, самого читателя играть переплавкою материала и сравнивать потом, удалось ли сплавить эти сливающиеся части в одно целое поэтичнее, чем слиты они последующими тетрадями «Перла создания» и отражением их в «Рассказе Верещагина». У многих очень часто, у некоторых, я надеюсь и желаю, почти постоянно, у каждой и каждого хоть иногда — будет удача в этой борьбе поэтичностью вымысла с Крыловой, Тисьминой, Сырневым, другими «авторами», рассказывающими о себе в «Перле создания». Сущность чистой поэзии состоит в том, чтобы возбуждать читающих к соперничеству с автором, делать их самих авторами.
Вот для этого-то главные действующие лица сказки должны иметь характер эфирности, не иметь ничего осязаемого, реального в своих чертах — сказка — это «Перл создания» в том смысле, что наполовину, — и более чем наполовину, создается вами самими, и оттенки ее красок легкие, играющие перламутровые оттенки, всех цветов радуги, но только скользящие в ваших собственных грезах по белому фону сказки. Вот, в этом смысле эфирны все главные действующие лица хороших сказок, и азиатских, и европейских: это существа воздушные, создаваемые не только самою сказкою, сколько вами самими».
Надо сказать, что задач, которые поставил автор своему роману, он не выполнил: отдельные эпизоды остались не спаянными, а читательскому воображению автор не дал работы, ибо он не был художником. По всей вероятности, сознание противоречия между замыслом и исполнением помешало Чернышевскому довести до конца «Повести в повести». Закончена первая часть, и сохранилось порядочное количество набросков по второй. Целиком произведение Чернышевского трудно читаемо, но кое-какие эпизоды любопытны и интересны. А в конце концов нужно признать, что и «Перл создания» да и другие беллетристические опыты создавались от тоски тюремной жизни по контрастному свойству, а не в порыве творческого вдохновения. Психологическое возникновение «Повести в повести» очень ярко изображено в предисловии Чернышевского: