среди всего что в нас переплелось порой самодовольство нами правит
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Рубрики
—Музыка
—Подписка по e-mail
—Поиск по дневнику
—Статистика
Стихи, звучавшие на концертах Машины Времени в 1978-1981 гг.
С 1978 года на концертах Машины Времени стала исполняться так называемая «Литературная часть». Первое время, неофициальный статус группы позволял на неширокой публике читать со сцены стихи А. Макаревича, Арсения Тарковского, И. Мандельштама, Б. Пастернака, И. Бродского и М. Анчарова, поэтов и бардов в те времена не совсем жалуемых властью. Читал стихи и позднее текст «Маленького принца» Александр Бутузов (Фагот), уже тогда известный московский поэт, неоднократно публиковавшийся в Самиздате.
Ниже собраны стихи, которые звучали на концертах.
Михаил Анчаров. Антимещанская песня
Андрей Макаревич. Нас мотает от края до края.
Нас мотает от края до края
По краям расположены двери
На последней написано «ЗНАЮ»
А на первой написано «ВЕРЮ»
И одной головой обладая
Никогда не войдешь в обе двери
Если веришь, то веришь не зная
Если знаешь, то знаешь не веря
И свое формируя сознанье
С каждым днем от момента рожденья
Мы бредем по дороге познанья
А с познаньем приходит сомненье
Андрей Макаревич. Уведите детей, снимите шляпы.
Уведите детей.
Снимите шляпы
Верующие –
Целуйте крест:
Сегодня,
Где-то в половине пятого
По городу пройдет
Удивительнейший оркестр.
Там будут все:
Гиганты и карлики
Совсем молодые
И снега седей.
Будут музыканты –
Большие и маленькие:
Оркестр Совершенно
Глухих Людей
Они исполнят:
Гимн Повседневности
Реквием Клятвам
На Старой Крови,
Марш Равнодушия,
Оду Посредственности
И вечную Тему
Чьей-то Любви.
Они всех вокруг
Поразят горением,
Как делали это
Миллион лет подряд,
И будут святы
В своем откровении,
Ибо не ведают,
Что творят.
Как легко решить, что ты слаб,
Чтобы мир изменить,
Опустить над крепостью флаг
И ворота открыть.
Пусть толпа войдёт в город твой,
Пусть цветы оборвёт.
И тебя в суматохе людской
Там никто не найдёт.
Как легко знать,
Что ты в стороне,
Что решаешь не ты.
Пусть другие побеждают в войне
И сжигают мосты.
Пол пути позади,
И немного осталось,
И себя обмануть
Будет легче всего.
От ненужных побед
Остаётся усталость,
Если завтрашний день
Не сулит ничего.
И как трудно стерпеть,
И сберечь все цветы,
И сквозь холод и мрак
Поднимать на мачте мечты
Свой единственный флаг.
Арсений Тарковский. Только этого мало.
Арсений Тарковский. Портрет
Арсений Тарковский. С всего того, что в нас переплелось.
Арсений Тарковский
Река Сугаклея уходит в камыш,
Бумажный кораблик плывет по реке.
Ребенок стоит на песке золотом,
В руках его яблоко и стрекоза.
Покрытое сеткой прозрачной крыло
Звенит, и бумажный корабль на волнах
Качается. Ветер в песке шелестит,
И все навсегда остается таким
Поэт! Не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
Андрей
Макаревич
Все стихи Андрея Макаревича
Знаю и верю
Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери,
На последней написано: «Знаю»,
А на первой написано: «Верю».
И, одной головой обладая,
Никогда не войдёшь в обе двери:
Если веришь – то веришь, не зная,
Если знаешь – то знаешь, не веря.
И своё формируя сознанье,
С каждым днём, от момента рожденья,
Мы бредём по дороге познанья,
А с познаньем приходит сомненье.
И загадка останется вечной,
Не помогут учёные лбы:
Если знаем – безумно слабы,
Если верим – сильны бесконечно!
И. Иртеньеву
Увы! Прошли года, когда мы,
Учуяв сердцем верный тон,
Вгрызались юными зубами
В унылый брежневский бетон.
И дух крепчал в убогом теле,
Когда, дозволенность поправ,
В ночных ментовках мы сидели
И пели «All you need is love».
Был тонок луч, и голос светел,
И ветер голову кружил.
. Старик Державин нас заметил,
Но никого не заложил.
Ночью – больше усталость и меньше злость.
За окном – осенняя вьюга.
Гостиница – это от слова «гость»,
Все мы в жизни в гостях друг у друга.
Можно глотку драть, не жалея сил,
Утверждая, что всё невзначай, но.
Всех нас кто-то когда-то сюда пригласил,
Мы встречаемся не случайно.
И когда поверишь, что это так,
То рождается ощущенье
В том, что каждая встреча есть верный знак
Только что надежды? Рассыпались в прах.
Ночь в окне туманом клубится.
Я опять в каких-то незванных гостях.
Спит хозяин. Пора расходиться…
Поворот
Мы себе давали слово –
Не сходить с пути прямого,
И, уж если откровенно,
Всех пугают перемены,
Но, тут уж всё равно!
Пропасть или взлёт?
И пугаться нет причины,
Если вы ещё мужчины,
Вы, кое в чём сильны!
Выезжайте за ворота
И не бойтесь поворота!
Пусть добрым будет путь!
Пока горит свеча
Бывают дни, когда опустишь руки
И нет ни слов, не музыки, ни сил.
В такие дни я был с собой в разлуке
И никого помочь мне не просил.
И я хотел уйти куда попало,
Закрыть свой дом и не найти ключа,
Но верил я – не всё ещё пропало,
Пока не меркнет свет, пока горит свеча.
И спеть меня никто не мог заставить –
Молчание – начало всех начал,
Но если плечи песней мне расправить,
Как трудно будет сделать так, чтоб я молчал!
И пусть сегодня дней осталось мало,
И выпал снег, и кровь не горяча,
Я в сотый раз опять начну сначала,
Пока не меркнет свет, пока горит свеча.
Среди всего, что в нас переплелось.
Среди всего, что в нас переплелось,
Порой самодовольство нами правит.
«Казаться или быть?» – вот в чём вопрос,
Который время человеку ставит.
Считаться кем-то или кем-то быть?
Быть смелым или делать вид, что смелый?
Ты жертвовал, творил, умел любить
Или об этом лишь вещал умело,
Робея самому себе признаться,
К чему стремишься: быть или казаться.
Что стоит жизнь в довольстве иль покое,
Когда её пытаются лепить,
Фальшивя переделанной строкою.
Легко казаться. Очень трудно быть.
Я рисую тебя
Ну а мы всё сидим на перроне и ждём, мы остались вдвоём,
За окном тот же день, что и прежде.
Время стало, застыло ноябрьским льдом –
Между правдой и ложью в пустом ожиданьи чудес.
Нарисуй мне надежду на рваной холстине небес –
Я смертельно устал, нарисуй мне надежду
Акварелью заката, чужой ледяной акварелью заката
На рваной холстине небес.
Завтра вновь протрубят, прогрохочут,
Построят затылок в затылок, не станет вокруг непохожих,
А потом молчаливо уйдут по приказу,
Уже не надеясь, не веря, ещё не любя,
Только я всё рисую тебя,
Подправляя побитые осенью тусклые лица прохожих,
Среди всего что в нас переплелось порой самодовольство нами правит
Тому я вижу лишь одну причину,
Простую, как колумбово яйцо:
Идя в потоке, видишь только спины,
Идя навстречу, смотришь всем в лицо.
Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери,
На последней написано: «Знаю»,
А на первой написано: «Верю».
И свое формируя сознанье,
С каждым днем, от момента рожденья,
Мы бредем по дороге познанья,
А с познаньем приходит сомненье.
Увы! Прошли года, когда мы,
Учуяв сердцем верный тон,
Вгрызались юными зубами
В унылый брежневский бетон.
И дух крепчал в убогом теле,
Когда, дозволенность поправ,
В ночных ментовках мы сидели
И пели «All you need is love».
Был тонок луч, и голос светел,
И ветер голову кружил.
. Старик Державин нас заметил,
Но никого не заложил.
Отвечаю им с сожалением:
Нет, измучены мы не пением.
И не пением, и не танцами,
А хождением по инстанциям,
Уставая до измождения
От бессмысленного хождения.
И самим нам безумно хочется
Знать, когда же все это кончится.
Не то он задачки искал решенье,
Не то он был сотрудник газет,
Не то он считал мои прегрешенья,
Не то он просто хотел в клозет.
А в задних рядах пробирались к калошам,
И девочка с белым, красивым лицом
Уходила с парнем, который хороший,
А я себя чувствовал желторотым юнцом.
Какие же песни петь на эстраде,
Чтоб отвести от песен беду?
Чтоб они годились квадратному дяде
И этой девочке в заднем ряду.
Они исполнят гимн повседневности,
Реквием клятвам на старой крови,
Марш равнодушия, оду посредственности
И вечную тему чьей-то любви.
Они всех вокруг поразят горением,
Как делали это миллион лет подряд,
И будут святы в своем откровении,
Ибо не ведают, что творят.
Зеленое море пело,
Навек снимая усталость,
Весне не будет предела, казалось.
А что осталось?
Остался бездомный ветер,
Осенний звон погребальный
И лист, последний на свете,
На черной дороге дальней.
Весною нам все известно
И все до предела ясно
Мы дрались легко и честно
И это было прекрасно.
Остались стены пустые
И бельма белых портретов,
И наши стяги святые
Обрывками старой газеты.
И выше любого хотенья,
Сильнее любого знанья,
Вечное жизни цветенье
И вечное умиранье.
А там, наверху, все благие
Отверзнут алмазную ширь
На головы наши хмельные
Прольется небесный чифирь
Сгибаясь под тяжестью ноши,
Прекрасно по лужам шагать
И думать, какой ты хороший,
И вольные песни слагать.
И сами собой возникают
Полезных пословиц стада:
Погода плохой не бывает,
Одежда бывает худа!
И прочие, в этом же роде,
Но мы их в рассчет не берем.
Иные в них мысли находим
И так, например, мы поем:
Пусть хату ты выстроил скраю,
Молясь о спасенье души,
Ты, все-таки, многое знаешь,
И ты кулаками маши.
Маши, хоть и кончилась драка.
Мы ищем добра от добра.
Нам волосы нужно оплакать
С голов, что скатились вчера.
И в кузов, никем не назвавшись,
Мы лезем, и что нам сума,
И крестимся мы, не дождавшись,
Когда загрохочут грома.
В великое плаванье мчится,
Без страха, наш утлый корабль
И в небе прекрасней синица,
Чем в руки попавший журавль.
Подняв капюшоны штормовок,
Мы выйдем в осенний рассвет,
Оставив вопрос нерешенный:
Семь бед. А что ждет нас в ответ?
Вот бы было красиво, достойно, вот было бы здорово:
Высочайшим указом свободу даруем, мол, вам.
Всем омоновцам дать по медали с портретом Невзорова,
Хорошо угостить, а потом отпустить по домам.
Будут новые стычки, поверьте, уж повод отыщется.
И опять у рязанского парня не дрогнет рука.
Отпустите литовцев. Вам это зачтется, запишется,
Все равно с них сегодня, пардон, как с козла молока.
Помнишь, стояло лето?
Вечным казалось лето.
Было ли важно это?
Было ли нужно это?
Помнишь, еще тогда,
Как мы кидались в бой!
Правда была одна,
И никакой другой.
Шел впереди отважный,
Мы поспевали дружно.
Было ли это важно?
Было ли это нужно?
Помнишь, как мы устали
И понемногу встали.
Снежные дни настали,
Зимние дни настали.
Помнишь, за холодами
Небо было бесцветным.
Дни казались годами,
Год прошел незаметно.
Осень похожа
На поражение,
То, о котором
Знаешь заранее.
На прекратившееся
Движение.
На осложнение.
На опоздание.
И не могу я
Понять поэтому
Как это осень,
Такая лишняя,
Воспринимается
Всеми поэтами
Как нечто духовное
И возвышенное?
У каждого дела есть средняя часть,
Если поначалу не дали пропасть.
По камушку строим волшебный дворец,
Но и середине приходит конец.
У каждого дела бывает конец,
Хороший конец будет делу венец,
Но время проходит, и вот наконец
Даже концу приходит конец.
Уже зима с природой спорит,
И дни ее недалеки.
Река ушла в седое море,
И сушат сети
рыбаки.
Не навести на глину глянца!
И я давно уже готов
Всю жизнь играть себе на танцах
В краю
взбесившихся рабов.
Ночь усталым сомкнула вежды,
Тишиной напоила сад,
И соратники безмятежны,
И сподвижники крепко спят.
Он недвижен. Он ловит звуки.
На мгновенья разбиты дни:
Вот Пилат умывает руки,
Вот толпа, что кричит: «Распни!»,
И Голгофа, и та осина,
Где Иуда прервет свой род.
До чего же невыносимо
Видеть ход вещей наперед!
Все исполнится неизбежно:
Взят. К злодеям причтен. Распят.
А соратники безмятежны!
А сподвижники сладко спят!
И пока в тишине звенящей
Был слышен доспехов звон,
Все слова о какой-то чаше
Повторял беспрестанно Он.
Только нет в небесах ответа,
Ни движенья, ни звука нет.
Лишь мгновенья бегут, и это
Было принято как ответ.
Нас мотает от края до края.
(«Машина времени» в городе Горьком: воспоминания, размышления. )
«Группа «Машина времени» до сих пор жива лишь памятью нашего поколения: ни на кого она больше не могла повлиять так, как повлияла когда-то на нас», – заявил недавно мой друг-одногодок… А ведь он прав…
В 1980 году, где-то на рубеже весны и лета, в Горький прибыла «Машина времени». Я еще совершенно ничего не знал об этом ансамбле (так в ту пору сие называлось), несмотря на победоносную прокатку «Машины…» по стране после Тбилисского фестиваля в рамках удаления подальше от Москвы в связи с Олимпиадой-80. Как оказалось, это был уже второй визит группы в город великого пролетарского писателя; первый случился годом раньше. Прошел он, правда, почти незаметно, в пределах Автозавода. Позже распространялись слухи, что машинисты там якобы что-то сперли, но мало кто относился к ним всерьез.
Случай – великое дело. Именно по случаю я и оказался на концерте «Машины времени»: были в гостях у добрых знакомых, к ним пришли другие гости, у которых оказался лишний билет на концерт той самой группы. Признаюсь, после Яака Йоалы, «Лейся песни» и «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты», я в течение первых минут пятнадцати не знал, как относиться к увиденному и услышанному. Необычным было все: экстравагантное по тому времени поведение на сцене, свободное общение с залом, какое-то раскованное звучание инструментов и, конечно же, тексты, совсем уж, казалось бы, не песенные. Но затягивало чем дальше, тем больше и, наконец, совсем довело до немого восторга и страстного желания «продолжения банкета» по окончании концерта. Было очень жаль, что не сразу включился, не все уловил, не до конца впитал… До дома шел, спотыкаясь: в глазах продолжали мелькать шарообразная прическа Андрея Макаревича, шляпа Петра Подгородецкого, кургузая кепочка козырьком на глаза Александра Кутикова, его бас, болтающийся чуть не у самых колен (не то, что сейчас) и резкие прыгающие движения самого басиста в направлении грифа. Валерий Ефремов, как и всегда потом, был заметен только своими партиями на барабанах. Да простят меня музыканты, но более всех тогда мне запомнился декламатор Фагот (он же – Бутузов), предварявший большинство песен стихами в основном Макаревича. Я сам занимался декламацией. Манера же чтения Фагота меня просто сразила: ничего лишнего – все точно и четко ритмически акцентировано. Стоит ли говорить, что я начал подражать ему…
Своеобразным итогом пребывания «Машины времени» в Горьком стала постановочная передача на «Горьковском телевидении», показанная аж два раза. В ней прозвучали шесть песен группы, а также интервью с музыкантами, где первую скрипку играл, понятное дело, Андрей Вадимович, заявивший о стремлении на концертах «Машины времени» заставить людей не столько развлекаться, сколько думать; несколько слов сказал с важным видом и слегка бородатый Ованес Мелик-Пашаев, еще значившийся в «Машине…» худруком. До сих пор помню не только названия песен, прозвучавших в передаче, но и порядок их: «Через двадцать лет…», «Сколько лет, сколько зим…», «Кого ты хотел удивить…», «Свеча», «Право», «Поворот». На первой строчке «Свечи» голос Макаревича каким-то образом выпал из записи, и композиция началась словами «И нет ни слов, ни музыки, ни сил». Помню, что перед второй песней Фагот читал (именно читал) «Флаг над замком» (лишь через пару лет я узнал, что слова этого стихотворения давно положены на музыку), перед второй – «Среди всего, что в нас переплелось, порой самодовольство нами правит…», «Свечу» венчало «Нас мотает от края до края…». Последнее я успел от руки записать во время повтора передачи и вмиг выучил.
Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери,
На последней написано: «Знаю»,
А на первой написано: «Верю».
И, одной головой обладая,
Никогда не войдешь в обе двери:
Если веришь – то веришь, не зная,
Если знаешь – то знаешь, не веря.
И свое формируя сознанье,
С каждым днем, от момента рожденья,
Мы бредем по дороге познанья,
А с познаньем приходит сомненье.
И загадка останется вечной,
Не помогут ученые лбы:
Если знаем – ничтожно слабы,
Если верим – сильны бесконечно!
Еще один любопытный момент: на концерте «Машина…» не исполняла «Поворот», а в передаче он прозвучал… Лишь много позже я узнал, что тогда эта песня не была разрешена к публичному исполнению, но передача – это ведь не концерт, вот и решили завершить ей…
Теперь немного о слухах: ну как же без них… Говорили, что во время записи передачи товарищ Кутиков нечаянно, но довольно-таки точно плюнул жвачкой в объектив снимающей камеры, из-за чего камеру, разумеется, пришлось менять, а съемки приостанавливать. Веру в сие подкреплял тогдашний пиратский, что ли, облик самого басиста…
Увы, но по настоящее время запись этой передачи нигде не всплыла… А интересно было бы… кому пересмотреть, а кому и в первый раз увидеть…
Осенью того же года на одном из наших школьных вечеров доморощенный ВИА лихо задалбливал песни «Машины…», удлиняя их за счет двукратного повторения зараз. На сцене дергался под Кутикова басист в кепке, кивал шляпой клавишник – а ля Подгородецкий, а мне было дико смешно…
…Некоторое время я был безоглядно помешан на «Машине времени» вообще и Макаревиче как поэте в частности. В конце 1981-го, отвечая в любимом педвузе во время первой сессии экзамен по древнерусской литературе и фантазируя о душевном состоянии в плену князя Игоря, ввернул (причем полностью) в подтверждение этого самого состояния «Как легко решить, что ты слаб…» любимого Андрея Вадимовича (куда уж там неизвестному автору «Слова…»). Наш добрейший преподаватель Владимир Григорьевич Ермушкин, бывший к тому же деканом истфила, заметил мне чуть позже, что хотя приведенное стихотворение и не имеет отношения к «Слову…», по духу подобрано вполне… За ответ в итоге я получил «отлично»…
В моих «встречах» с «Машиной времени» число три стало прямо-таки магическим… Вновь любимую группу довелось увидеть на сцене горьковского Дворца спорта где-то в середине осени 1986-го, то есть через три с небольшим года. Тогда я уже работал в одной из школ города Богородска и на концерт приехал вместе с учениками. Вокруг этих гастролей особого ажиотажа не наблюдалось, и купить билеты даже на весь класс оказалось совсем не трудно.
Из первого отделения запомнилось лишь выступление Ксении Георгиади с группой «Календарь». Правда, и второе особых зарубок в памяти не оставило: это был добротный, крепкий и самый обычный концерт. В «Машине…» давно уже не было Сергея Рыженко, и соло скворца исполнял, как мог, на клавишах Александр Зайцев. Новые песни умело подпирались старыми, которые еще относительно недавно были собраны в попурри, а теперь звучали полностью: видимо, Макаревич не был до конца уверен в действенности вновь написанного и решил подстраховаться – «старина» работала безотказно… Выступление запомнилось песней о старых друзьях, композицией «Караван», мощно исполненной Александром Кутиковым, да выкриком не вполне трезвого гражданина «Андрюша, пой!» в тот момент, когда Макаревич заиграл «Ночью нам дарован покой…». В этот раз группу снова пригласили в студию Горьковского телевидения, правда, формат передачи был гораздо шире, нежели шесть лет назад, с достаточным количеством времени и гостями, у которых, почему-то, все сводилось к вопросам о том, какие песни поют музыканты в узком кругу. Последнее начало забавлять Андрея Вадимовича и в какой-то момент он, широко улыбнувшись, выдохнул: «Да запрещенные…» Что же касается исполненных на встрече композиций, то мне вспоминается лишь заключительная «Музыка под снегом»…
В том же году фирма «Мелодия» выпустила без ведома музыкантов, так, по крайней мере, утверждал Макаревич, пластинку «В добрый час», которую я первый раз слушал на допотопном проигрывателе во время школьного ночного дежурства в зимние каникулы. Ожидался выход первого номерного альбома группы «Реки и мосты», который в итоге был выпущен в 1987-м на двух винилах и оказался… скучным… Не спасла положения и пластинка «Десять лет спустя» с перепетыми старыми песнями, долго пылившаяся на прилавках многочисленных киосков… Так стало приходить осознание того, что к середине 1980-х «Машина…» спела и сказала все, что могла… Однако старые привязанности очень сильны: я продолжал следить за творчеством группы, втайне надеясь на чудо. Я радовался возвращению Петра Подгородецкого, смотрел многие концерты, которые транслировало телевидение, слушал новые альбомы… Но из последних как-то немного задели «Картонные крылья любви» и «Отрываясь», а после прихода в «Машину…» экс-сталкера вместо Подгородецкого группа как творческая единица и вообще перестала для меня существовать…
Сейчас я с удовольствием слушаю ремастерированные записи «Машины времени» конца семидесятых – начала восьмидесятых годов прошлого века, пытаясь понять их обаяние на рубеже тех далеких десятилетий. Дело, наверно, в том, что мое поколение оказалось последним, чья юность вписалась в жесткую идеологическую регламентацию духовной жизни страны, когда предлагалось бездумно оперировать готовыми формулами-установками, наподобие «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». И тут зазвучала группа, песни которой, в большинстве своем написанные Андреем Макаревичем, пробуждали живые чувства, заставляя думать, сомневаться, искать… – тогда это дорогого стоило, потому и потянулись к стихам и песням Макаревича, выражаясь словами Андрея Вознесенского, «как к травам от цинги». Но… «все меняется, как справедливо считается». Вот и Андрея Вадимовича мотнуло, как видно, к двери, на которой написано «Знаю». И зазвучали у него сначала педагогические нотки, затем нарисовался перст указующий, проявились истины глаголемые, и стал музыкант судить, рядить да ставить, подобно доктору Крупову, диагнозы типа «Моя страна сошла с ума», после чего невольно думаешь: так, может, в давней песне «Битва с дураками» Макаревич выразил свое отношение не к предержащим от идеологии, а к людям вообще?
И все же – у медали две стороны. В моем прошлом А.В. Макаревич остался тем неправым героем, который «все спалил за час», но «в этот час стало всем теплей»…
…Костер прогорел, но моя юность, как, думаю, и юность многих моих сверстников, была им согрета, и за это, Андрей Вадимович, я благодарен Вам… Что до сегодняшнего дня… Бог вам судья… Но, полагаю, «еще не все разрешено», а потому не стоит ли захлопнуть дверь «Знаю» и выйти на «перекресток семи дорог»… Уверен – никогда не поздно…