саладор толкиен что это
Cellar door
Содержание
Упоминания
Эта фраза также была употреблена в фильме 2001 года «Донни Дарко», в котором учитель литературы Карен Померо (её сыграла Дрю Бэрримор) говорит: «известный лингвист как-то сказал, что среди всех комбинаций слов в английском языке, среди всех слов „подвальная дверь“ — самое красивое сочетание». В комментариях к режиссёрской версии DVD режиссёр Ричард Келли нечётко и к тому же ошибочно приписал данное высказывание Эдгару По.
Толкин
В своём эссе 1955 года «English and Welsh», комментируя свою любовь к валлийскому языку, Толкин написал:
Это высказывание Толкина часто (ошибочно) считается первым о cellar door. Авторство фраз о необычной красоте данного словосочетания приписывалось «некоему лингвисту» и Роберту Фросту. Толкин также однажды коснулся этой фразы, описывая свой процесс написания книг:
Причины
Напишите отзыв о статье «Cellar door»
Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Cellar door
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.
Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег’т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
Салладор
С северо-запада омывалось морем Призраков, с востока было ограничено Восточной Стеной. На юго-западе узкая полоска пустыни и горные хребты, продолжавшие Восточную Стену, выходили узким мысом на пролив Врата Кинта. Фактически единственной границей эмирата была северная граница с Мекампом, идущая по месту перехода пустыни в степь.
Большую часть страны занимала Салладорская пустыня. Население жило в оазисах, которые были редки на севере, но к югу становились крупнее и многочисленнее, на крупнейшем стоит столица — Эргри. Коренные жители – салладорцы, смуглокожие и черноволосые, говорили на собственном, салладорском, языке и использовали собственный алфавит.
Салладор был богат, быстрые реки несли с Восточной Стены крупицы красного золота, «земляной крови». Простолюдины, феллахи, выращивали по четыре урожая в год, занимались и скотоводством, обеспечивая Салладор самым необходимым. В городах были развиты ремесла. В Старом свете славились клинки из салладорской стали; а кружева салладорских мастериц ценились дороже золота. Тем не менее, именно красное салладорское золото, составляло основу салладорской экономики. Стоявшие в древности возле Восточной стены города, в которых добывались полезные ископаемые в том числе и золото, пришли в запустение и разрушились. Это давало основания для слухов, что маги Салладора открыли секрет философского камня, научившись добывать золото магическим путем.
Официальной религией Салладора являлся культ Спасителя, но на деле почти вся знать придерживалась древнего культа Неведомых, а вера Спасителя была распространена лишь в простонародье. Заинтересованный в богатых пожертвованиях со стороны эмира, официальный Аркин вынужден был признать Неведомых спутниками и соратниками Спасителя. Церкви Салладора принадлежали Эгестской консистории. Обычаи культа Неведомых были сильны в жизни Салладора: так, при вступлении на престол нового эмира в жертву им должны были приноситься 333 девушки всех людских рас и народов, а в знатных фамилиях принято было приносить первенца-девочку в жертву Неведомым, чтобы в следующий раз родился сын. Состоятельные люди придерживались традиций многоженства, содержа многочисленные гаремы. Существовали монастыри, посвященные древнему культу, хотя они были расположены в горах и немногочисленны. В этих монастырях сохранялся старосалладорский язык, являвшийся по мнению салладорцев — праматерью всех языков Эвиала.
Салладорская молодежь крайне редко стремилась поступить в Ордосскую Академию. Салладор был почти закрыт для магов Ордоса, там существовала собственная магическая школа, в которой знания передавались от отца к сыну или от учителя к ученику. Салладорские чародеи были объединены в Гильдии, всецело преданные трону, так как эмиры обладали
артефактом, позволяющим творить сильную волшбу, способную сдержать чародеев. Кроме того, эмир (которым всегда становился сильный природный маг) лично выдавал патенты на занятие магией в Салладоре. То, что эмир маг — было тайной, известной лишь избранным.
Формально маги Салладора подчинялись Белому совету, однако, на деле маги Ордоса были плохо осведомлены о делах салладорских гильдий. По широко распространенной версии, салладорцы в основном занимались поисками философского камня, и редко отвлекались на приземленные вещи. На самом деле маги активно участвовали в жизни страны. Во времена охоты на Эвенгара Салладорского они имитировали его Уход во Тьму, дабы убедить инквизицию и Белый совет в его смерти. При этом было сожжено четыре города со всеми жителями. Маги Салладора практиковали высшую некромантию и магию крови, что так же не было известно в других странах Старого Света. Они копили силы и когда настало время, предсказанное древними пророчествами, при помощи магии крови попытались освободить запертого в гробнице древнего некрополя Эвенгара Салладорского и ставших его слугами Тварей Неведомых. Для небывалой гекатомбы были закуплены выкраденые половинчиками эльфийки Вечного леса. Зимой 1498 года попытки воскрешения Эвенгара были сорваны Фессом, однако, весной 1499 года это магам почти удалось. Твари Неведомых вырвались на свободу и унесли саркофаг. Дело довершили Птенцы Салладорца.
Салладор был феодальным государством. Правитель не вмешивался в дела удельных владетелей, пока те платили положенные подати и выставляли предписанное число всадников по его приказу. Однако, нельзя сказать, что знатные роды были совсем независимы: многие представители благородных фамилий сложили голову на плахе. Власть эмиров была крепка, династия в Салладоре держалась одна на протяжении многих столетий, хотя его история знала и удачные покушения на правителей. Эргри удерживал ленных властителей в подчинении благодаря крепкой наемной армии и рудникам красного золота, принадлежащим лично эмиру. Золото обеспечивало эмиру финансовый контроль над удаленными землями.
«Земляная кровь»очень высоко ценилась во всем Эвиале, благодаря этому торговать с эмиратом было крайне выгодно. Основной поток товаров шел морем. Порты тщательно охранялись, выход иностранцев за их пределы осуществлялся лишь по особому разрешению. Потому лишь немногие зарубежные купцы рисковали торговать в глубине страны, предпочитая торговлю в портовых городах.
Сами салладорцы были также неплохими мореходами. Хотя их мореплавание в основном было ограничено морем Призраков, тем не менее, корабли Салладора порой доходили и до
Волчьих островов.
В зимнее время, когда поездки по бурному морю становились опасны, некоторые купцы продолжали торговлю сухопутным путем, доводя караваны верблюдов до северного Эгеста.
Богатство позволяло эмиру держать в повиновении чернь, для нее устраивались массовые увеселения, например, бесплатные гладиаторские игры. Царские усекновители, сиречь смотрители над палаческими игрищами, постоянно толклись на рабских рынках разбойного
Кинта Дальнего, и, не жалея золота, скупали рабов, годных в гладиаторы. Азартные же игры, в Салладоре были под запретом.
Помимо грубых зрелищ для черни Салладоре существует театр, знаменитые салладорские трагедии были известны далеко за пределами страны. Многочисленные бродячие поэты читали свои рубаи в тавернах и на рынках.
Доходы позволяли знати Салладора вести роскошную жизнь и осуществлять амбициозные проекты, вроде поворота рек, берущих начало на ледниках Восточной стены, в глубь страны для увеличения близлежащих оазисов. Воды в оазисы направлялись по акведукам.
Хотя пустыня являлась главной проблемой Салладора, она же давала ему защиту от атак с севера. Во времена расцвета Империи Эбин, Салладор оказался единственной страной Старого света, которую империя не смогла привести под свою руку. Охрана границы осуществлялась с дозорных вышек, потому что крупному войску просто было не пересечь безводную пустыню, защищенную магией. Тут не было постоянных колодцев, лишь блуждающие, переносящиеся с места на место. Отыскать их мог лишь человек знающий соответственные заклятия, и имеющий способности к магии воды. Продуктивность колодцев была достаточна, чтобы напоить небольшой караван, но не армию. Маги Салладора умели закреплять их на некоторое время на одном месте, но Ордос и Волшебный Двор не владели этим секретом. Тем не менее, среди южных жителей Мекампа, скамаров, находились природные маги овладевшие искусством поиска колодцев, потому скамары нередко совершали набеги на северные оазисы Салладора, унося немалую добычу.
Магия пустыни, сердце которой — некрополь, сохранившийся со времен ее создания, охраняла земли Салладора от главной беды Эвиала – неупокоенности.
Салладор
С северо-запада омывалось морем Призраков, с востока было ограничено Восточной Стеной. На юго-западе узкая полоска пустыни и горные хребты, продолжавшие Восточную Стену, выходили узким мысом на пролив Врата Кинта. Фактически единственной границей эмирата была северная граница с Мекампом, идущая по месту перехода пустыни в степь.
Большую часть страны занимала Салладорская пустыня. Население жило в оазисах, которые были редки на севере, но к югу становились крупнее и многочисленнее, на крупнейшем стоит столица — Эргри. Коренные жители – салладорцы, смуглокожие и черноволосые, говорили на собственном, салладорском, языке и использовали собственный алфавит.
Салладор был богат, быстрые реки несли с Восточной Стены крупицы красного золота, «земляной крови». Простолюдины, феллахи, выращивали по четыре урожая в год, занимались и скотоводством, обеспечивая Салладор самым необходимым. В городах были развиты ремесла. В Старом свете славились клинки из салладорской стали; а кружева салладорских мастериц ценились дороже золота. Тем не менее, именно красное салладорское золото, составляло основу салладорской экономики. Стоявшие в древности возле Восточной стены города, в которых добывались полезные ископаемые в том числе и золото, пришли в запустение и разрушились. Это давало основания для слухов, что маги Салладора открыли секрет философского камня, научившись добывать золото магическим путем.
Официальной религией Салладора являлся культ Спасителя, но на деле почти вся знать придерживалась древнего культа Неведомых, а вера Спасителя была распространена лишь в простонародье. Заинтересованный в богатых пожертвованиях со стороны эмира, официальный Аркин вынужден был признать Неведомых спутниками и соратниками Спасителя. Церкви Салладора принадлежали Эгестской консистории. Обычаи культа Неведомых были сильны в жизни Салладора: так, при вступлении на престол нового эмира в жертву им должны были приноситься 333 девушки всех людских рас и народов, а в знатных фамилиях принято было приносить первенца-девочку в жертву Неведомым, чтобы в следующий раз родился сын. Состоятельные люди придерживались традиций многоженства, содержа многочисленные гаремы. Существовали монастыри, посвященные древнему культу, хотя они были расположены в горах и немногочисленны. В этих монастырях сохранялся старосалладорский язык, являвшийся по мнению салладорцев — праматерью всех языков Эвиала.
Салладорская молодежь крайне редко стремилась поступить в Ордосскую Академию. Салладор был почти закрыт для магов Ордоса, там существовала собственная магическая школа, в которой знания передавались от отца к сыну или от учителя к ученику. Салладорские чародеи были объединены в Гильдии, всецело преданные трону, так как эмиры обладали артефактом, позволяющим творить сильную волшбу, способную сдержать чародеев. Кроме того, эмир (которым всегда становился сильный природный маг) лично выдавал патенты на занятие магией в Салладоре. То, что эмир маг — было тайной, известной лишь избранным.
Формально маги Салладора подчинялись Белому совету, однако, на деле маги Ордоса были плохо осведомлены о делах салладорских гильдий. По широко распространенной версии, салладорцы в основном занимались поисками философского камня, и редко отвлекались на приземленные вещи. На самом деле маги активно участвовали в жизни страны. Во времена охоты на Эвенгара Салладорского они имитировали его Уход во Тьму, дабы убедить инквизицию и Белый совет в его смерти. При этом было сожжено четыре города со всеми жителями. Маги Салладора практиковали высшую некромантию и магию крови, что так же не было известно в других странах Старого Света. Они копили силы и когда настало время, предсказанное древними пророчествами, при помощи магии крови попытались освободить запертого в гробнице древнего некрополя Эвенгара Салладорского и ставших его слугами Тварей Неведомых. Для небывалой гекатомбы были закуплены выкраденые половинчиками эльфийки Вечного леса. Зимой 1498 года попытки воскрешения Эвенгара были сорваны Фессом, однако, весной 1499 года это магам почти удалось. Твари Неведомых вырвались на свободу и унесли саркофаг. Дело довершили Птенцы Салладорца.
Салладор был феодальным государством. Правитель не вмешивался в дела удельных владетелей, пока те платили положенные подати и выставляли предписанное число всадников по его приказу. Однако, нельзя сказать, что знатные роды были совсем независимы: многие представители благородных фамилий сложили голову на плахе. Власть эмиров была крепка, династия в Салладоре держалась одна на протяжении многих столетий, хотя его история знала и удачные покушения на правителей. Эргри удерживал ленных властителей в подчинении благодаря крепкой наемной армии и рудникам красного золота, принадлежащим лично эмиру. Золото обеспечивало эмиру финансовый контроль над удаленными землями.
«Земляная кровь»очень высоко ценилась во всем Эвиале, благодаря этому торговать с эмиратом было крайне выгодно. Основной поток товаров шел морем. Порты тщательно охранялись, выход иностранцев за их пределы осуществлялся лишь по особому разрешению. Потому лишь немногие зарубежные купцы рисковали торговать в глубине страны, предпочитая торговлю в портовых городах.
Сами салладорцы были также неплохими мореходами. Хотя их мореплавание в основном было ограничено морем Призраков, тем не менее, корабли Салладора порой доходили и до Волчьих островов.
В зимнее время, когда поездки по бурному морю становились опасны, некоторые купцы продолжали торговлю сухопутным путем, доводя караваны верблюдов до северного Эгеста.
Богатство позволяло эмиру держать в повиновении чернь, для нее устраивались массовые увеселения, например, бесплатные гладиаторские игры. Царские усекновители, сиречь смотрители над палаческими игрищами, постоянно толклись на рабских рынках разбойного Кинта Дальнего, и, не жалея золота, скупали рабов, годных в гладиаторы. Азартные же игры, в Салладоре были под запретом.
Помимо грубых зрелищ для черни Салладоре существует театр, знаменитые салладорские трагедии были известны далеко за пределами страны. Многочисленные бродячие поэты читали свои рубаи в тавернах и на рынках.
Доходы позволяли знати Салладора вести роскошную жизнь и осуществлять амбициозные проекты, вроде поворота рек, берущих начало на ледниках Восточной стены, в глубь страны для увеличения близлежащих оазисов. Воды в оазисы направлялись по акведукам.
Хотя пустыня являлась главной проблемой Салладора, она же давала ему защиту от атак с севера. Во времена расцвета Империи Эбин, Салладор оказался единственной страной Старого света, которую империя не смогла привести под свою руку. Охрана границы осуществлялась с дозорных вышек, потому что крупному войску просто было не пересечь безводную пустыню, защищенную магией. Тут не было постоянных колодцев, лишь блуждающие, переносящиеся с места на место. Отыскать их мог лишь человек знающий соответственные заклятия, и имеющий способности к магии воды. Продуктивность колодцев была достаточна, чтобы напоить небольшой караван, но не армию. Маги Салладора умели закреплять их на некоторое время на одном месте, но Ордос и Волшебный Двор не владели этим секретом. Тем не менее, среди южных жителей Мекампа, скамаров, находились природные маги овладевшие искусством поиска колодцев, потому скамары нередко совершали набеги на северные оазисы Салладора, унося немалую добычу.
Магия пустыни, сердце которой — некрополь, сохранившийся со времен ее создания, охраняла земли Салладора от главной беды Эвиала – неупокоенности.
«Когда он завывал от гнева, кровь стыла в жилах» Неизвестная повесть Джона Толкина: маги, страхи и вселенная «Властелина колец»
Кадр: фильм «Властелин колец»
Повесть о любви смертного и эльфийской принцессы, с которой началось Средиземье, — «Берен и Лутиэн» Джона Р. Р. Толкина — впервые выходит на русском языке под редакцией сына писателя Кристофера Толкина. Иллюстратор издания — сам Алан Ли, художник, получивший «Оскар» за работу над экранизацией «Властелина колец». Первая версия истории любви Берена и Лутиэн была написана Джоном Толкином 102 года назад — в 1917 году — и является, по словам самого писателя, одним из ключевых сюжетов «Сильмариллиона», сборника мифов и легенд о создании и Древних Днях Средиземья. С тех пор сюжет претерпел несколько трансформаций, в разных версиях излагался в «Сильмариллионе» и «Книге утраченных сказаний» и упоминался во «Властелине колец». В 2017 году, специально к ее 100-летнему юбилею, история была издана Кристофером Толкином, который собрал под одной обложкой все версии легенды о Берене и Лутиэн, начиная от самой ранней и заканчивая самыми поздними, в хронологическом порядке и с комментариями, подробно поясняющими контекст. С разрешения издательства АСТ «Лента.ру» публикует фрагмент легенды.
Повсюду вокруг горели кошачьи глаза — словно зеленые, красные и желтые огни. Там расселись таны Тевильдо, помахивая и нахлестывая себя по бокам своими роскошными хвостами; сам же Тевильдо восседал во главе прочих — огромный, угольно-черный котище устрашающего вида. Глаза его, удлиненные, весьма узкие и раскосые, переливались алым и зеленым светом, а пышные серые усы были тверды и остры, словно иглы. Урчание его подобно было рокоту барабанов, а рык — словно гром, когда же он завывал от гнева, кровь стыла в жилах, — и действительно, мелкие зверушки и птицы каменели от страха, а зачастую и падали замертво при одном этом звуке. Тевильдо же, завидев Берена, сузил глаза, так, что могло показаться, будто они закрыты, и сказал: «Чую пса», — и с этой самой минуты невзлюбил Берена. Берен же в бытность свою в родных диких краях души не чаял в собаках.
«Для чего посмели вы, — молвил Тевильдо, — привести ко мне подобную тварь, — разве что, может статься, на еду?» Но отвечали те, кто доставил Берена: «Нет же, Мелько повелел, чтобы этот злосчастный эльф влачил свои дни, ловя зверей и птиц под началом у Тевильдо». На это Тевильдо, презрительно взвизгнув, отозвался: «Тогда воистину господин мой дремал, либо мысли его заняты были другим, — как полагаете вы, что пользы в сыне эльдар, что за помощь от него Князю Котов и его танам в поимке зверя и птицы; с тем же успехом могли бы вы привести неуклюжего смертного, ибо не родился еще тот человек или эльф, что мог бы соперничать с нами в охотничьем искусстве». Однако же Тевильдо назначил Берену испытание и повелел ему пойти и словить трех мышей, «ибо чертоги мои кишат ими», — сказал кот. Как легко можно догадаться, это не было правдой, однако мыши в чертогах и впрямь водились — дикие, злобные, колдовской породы, они отваживались селиться там в темных норах, — крупнее крыс и крайне свирепые; Тевильдо держал их забавы ради, для собственного своего развлечения, и следил за тем, чтобы число мышей не убывало.
Три дня гонялся за ними Берен, но, поскольку ничего у него не нашлось, из чего бы соорудить ловушку (а он не солгал Мелько, говоря, что искусен в приспособлениях такого рода), гонялся он попусту и в награду за все труды свои остался только с прокушенным пальцем. Тогда Тевильдо преисполнился презрения и великого гнева, но в ту пору ни он сам, ни таны его не причинили Берену вреда, покорные повелению Мелько, — гость отделался только несколькими царапинами. Однако теперь для Берена настали черные дни в чертогах Тевильдо. Его сделали слугою при кухне; целыми днями он, несчастный, мыл полы и посуду, тер столы, рубил дрова и носил воду. Часто заставляли его вращать вертел, на котором подрумянивались для котов жирные мыши и птицы; самому же Берену нечасто доводилось поесть и поспать; теперь выглядел он изможденным и неухоженным и часто думал о том, что лучше бы ему никогда не покидать пределов Хисиломэ и не видеть дивного образа Тинувиэли.
После ухода Берена нежная эта дева пролила немало слез и не танцевала более в лесах, и Дайрон злился, не в силах понять сестру; ей же уже давно полюбилось лицо Берена среди ветвей и шорох его шагов, когда следовал он за нею через лес, и голос его, печально взывающий: «Тинувиэль, Тинувиэль» через поток у дверей отцовского дома; и не до танцев ей было теперь, когда Берен отправился в мрачные чертоги Мелько и, может статься, погиб там. Cтоль горькие мысли одолели ее наконец, что эта нежнейшая из дев отправилась к матери, ибо к отцу не смела идти она и скрывала от него слезы.
«О матушка моя Гвенделинг, — молвила она, — открой мне своим волшебством, если то под силу тебе, что с Береном? Все ли до поры благополучно с ним?» «Нет, — отвечала Гвенделинг. — Он жив, это правда, но дни свои влачит в жестокой неволе, и надежда умерла в его сердце; узнай же, он — раб во власти Тевильдо, Князя Котов».
«Тогда, — молвила Тинувиэль, — я должна поспешить к нему на помощь, ибо никого не знаю я, кто захотел бы помочь ему».
Гвенделинг не рассмеялась на это; во многом она была мудра и умела прозревать грядущее, однако даже в безумном сне не могло пригрезиться ничего подобного: чтобы эльф, более того — дева, дочь короля, отправилась бы одна, без поддержки, в чертоги Мелько — даже в те давние дни, до Битвы Слез, когда мощь Мелько еще не возросла, и Враг таил до поры свои замыслы и плел хитросплетения лжи. Потому Гвенделинг ласково велела ей не вести речи столь безрассудные, но отвечала Тинувиэль на это: «Тогда ты должна просить отца моего о помощи, чтобы послал он воинов в Ангаманди и потребовал у Айну Мелько освобождения Берена».
Когда же услышал об этом Тинвелинт, он призвал Тинувиэль и сказал: «Почто, о дочь моя, не отказалась ты от этого безрассудства и не стремишься исполнить мою волю?» Не добившись от Тинувиэли ответа, он потребовал от нее обещания не думать более о Берене и не пытаться по неразумию последовать за ним в земли зла, одной ли, или склонив к тому его подданных. Но отвечала Тинувиэль, что первого она обещать не сможет, а второе — только отчасти, ибо не станет она склонять никого из лесного народа следовать за нею.
И вот Тинвелинт приказал выстроить на этом диковинном дереве, так высоко, как только можно было взобраться при помощи приставных лестниц, небольшой деревянный домик выше первых ветвей, красиво укрытый завесой листвы. Три угла было в нем, и три окна в каждой стене, и на каждый угол приходилось по одному из стволов бука Хирилорн. Там Тинвелинт повелел дочери оставаться до тех пор, пока не согласится она внять голосу разума; когда же Тинувиэль поднялась вверх по длинным приставным лестницам из сосновой древесины, их убрали снизу, так, что вновь спуститься стало невозможно. Все, в чем нуждалась Тинувиэль, доставлялось ей: поднимаясь по приставным лестницам, эльфы подавали ей еду и все, чего бы ни пожелала она; а затем, спустившись, убирали лестницы, и король угрожал смертью любому, кто оставит лестницу прислоненной к стволу либо тайно попытается поставить ее там под покровом ночи. Потому у подножия дерева бдила стража, однако Дайрон часто приходил туда, сокрушаясь о содеянном, ибо одиноко ему было без сестрицы; Тинувиэль же поначалу весьма радовалась своему домику среди листвы и часто выглядывала из окошка, пока Дайрон наигрывал внизу свои самые дивные мелодии.
Но как-то раз ночью Тинувиэли привиделся сон, посланный Валар: ей приснился Берен, и сердце девы молвило: «Должна я идти искать того, о ком все позабыли», — и пробудилась она, и луна сияла среди дерев, и глубоко задумалась Тинувиэль, как бы ускользнуть ей. А Тинувиэль, дочь Гвенделинг, как можно себе предположить, не вовсе неискушена была в колдовстве и искусстве заклятий, и после долгих раздумий измыслила она план. На следующий день она попросила тех, кто пришел к ней — не принесут ли они ей прозрачной воды из реки, что текла внизу, — «но воду, — наставляла она, — следует зачерпнуть в полночь серебряной чашей и принести ко мне, не вымолвив при этом ни слова». После того пожелала она, чтобы доставили ей вина, — «но вино, — наставляла она, — следует принести сюда в золотом кувшине в полдень, и несущий должен всю дорогу распевать песни», — и было сделано так, как велела она, Тинвелинту же об этом не сказали.
Кадр: фильм «Властелин колец»
Тогда молвила Тинувиэль: «Ступайте теперь к моей матери и скажите, что дочь ее просит прялку, чтобы коротать за нею долгие дни», а Дайрона втайне попросила сделать для нее маленький ткацкий станок, и Дайрон сладил его прямо в древесном домике Тинувиэли. «Но из чего станешь прясть ты и из чего ткать?» — спросил он, и Тинувиэль отвечала: «Из колдовских заклятий и волшебных чар», — но Дайрон не знал, что задумала она, и ничего более не сказал ни королю, ни Гвенделинг.
И вот принялась Тинувиэль за труды, и, хотя работала она с эльфийским искусством и сноровкой, долго пришлось ей прясть, а ткать — еще дольше; если же кто-нибудь приходил и окликал ее снизу, она отсылала всех, говоря: «Я в постели и желаю только спать», — и весьма дивился Дайрон, и не раз звал сестрицу, но она не отвечала.
Кадр: фильм «Властелин колец»
Из этого-то облака волос Тинувиэль соткала одеяние туманной тьмы, вобравшее дремотные чары куда более могущественные, нежели облачение, в котором танцевала ее мать давным-давно; это одеяние Тинувиэль набросила на свои мерцающие белые одежды, и колдовские сны заструились в воздухе вокруг нее; из оставшихся прядей она свила крепкую веревку и привязала ее к стволу дерева внутри своего домика; на том ее труды закончились, и Тинувиэль поглядела из окна на запад от реки. Солнечный свет уже угасал среди дерев, и, едва в лесу сгустились сумерки, девушка запела негромкую, нежную песнь и, продолжая петь, опустила свои длинные волосы из окна так, чтобы их дремотный туман овевал головы и лица поставленной внизу стражи; и часовые, внимая голосу, тотчас же погрузились в глубокий сон. Тогда Тинувиэль, облаченная в одежды тьмы, легко, как белочка, соскользнула вниз по волосяной веревке, танцуя, побежала к реке, и, прежде, чем всполошилась стража у моста, она уже закружилась перед ними в танце, и, едва край ее черного одеяния коснулся их, они уснули, и Тинувиэль устремилась прочь так быстро, как только несли ее в танце легкие ножки.
Когда же известия о побеге Тинувиэли достигли слуха Тинвелинта, великое горе и гнев обуяли короля, весь двор взволновался, и повсюду в лесах звенели голоса высланных на поиски, но Тинувиэль была уже далеко и приближалась к мрачным подножиям холмов, где начинаются Горы Ночи; и говорится, что Дайрон, последовав за нею, заплутал и не вернулся более в Эльфинесс, но отправился к Палисору, и там в южных лесах и чащах наигрывает нежные волшебные песни и по сей день, одинок и печален.