что набоков назвал крестословицей
Кто и когда составил первый кроссворд на русском языке?
Набоков был не первый русский кроссвордист.
«Наш мир» от 22 февраля 1925 года напечатал заметку «Крестословицы» автора Bystander и «Перекрестную шараду». Владимир Набоков под псевдонимами В. Сирин или Вл. Сирин сочинял для «Руля» рассказы, стихи и кроссворды, но он не был Bystander’ом придумавшим слово «крестословица». Первый кроссворд В. Сирина появляется в «Руле» только 19 апреля 1925 года. И эту свою работу Сирин-Набоков не называет «крестословицей», а «Загадкой перекрестных слов», что очень странно, если Набоков придумал само слово «крестословица».
Кстати, самый первый «рульный» кроссворд появился в приложении «Наш мир» 18 января 1925 и назывался «Вдоль и поперекъ».
Владимир Набоков говорил, что он составлял первые кроссворды на русском языке, но не о том, что он автор самого первого русского кроссворда, конечно, он читал парижскую «Иллюстрированную Россию» с кроссвордами на русском, а они стали печататься гораздо раньше «рулевых». Именно эти кроссворды подсказали редакции «Руля» печатать подобные задачи на своих страницах. Что до слова «крестословица», то Набоков через несколько десятков лет и не вспомнил о каком-то Bystander’е.
На фото парижский кроссворд Иллюстрированной России (La Russie Illustree) №1 журнала за 1 января 1925 года.
И это шестой кроссворд. Значит, предыдущие пять были опубликованы в 1924 году. Так как «Иллюстрированная Россия» начала выходить с сентября 1924 года, то первый кроссворд был напечатан в октябре 1924 года.
Так кто же автор первого русского кроссворда? Может некий Я. М. из Гааги?
Куда пропали умные кроссворды?
«Появилась надежда на спасение. Он ободрился, решив принять некоторые чрезвычайные меры для ограждения своей жизни от притязаний рока. Он перестал выходить на улицу. Он не брился. Он сказался больным, и хозяйка покупала для него продукты, а сосед передавал ему через нее то апельсин, то журнал, то слабительный порошок в кокетливом конвертике. Он мало курил, много спал, в меру питался, решал крестословицы, дышал через нос и на ночь раскладывал на коврике около кровати мокрое полотенце, дабы сразу проснуться от холодка, ежели тело его в лунатическом трансе вздумает уйти из-под надзора мысли».
Примерно так представлял себе состояние человека, решающего кроссворды, первый их русский составитель Владимир Набоков. Термин, им придуманный и не раз метонимически обыгранный («Они обычно встречались по ту сторону железнодорожной ложбины, на тихой улице по близости Груневальда, где массивы домов (темные крестословицы, в которых не всё еще решил желтый свет) прерывались пустырями»), в употребление так и не вошел. Да и в качестве сочинителя крестословиц Набоков оказался халтурщиком – вот одно из его творений, помещенное в берлинской газете «Руль», куда он их поставлял на постоянной основе. Кроссворд, непременный атрибут размеренной жизни и незаменимое средство занять ум и душу (рассказ Набокова, с цитаты из которого я начала, называется «Занятой человек»), присутствовал, кажется, во всех советских газетах и еженедельниках. Заполнять клеточки буквами было интереснее, чем смотреть телевизор: это занятие требовало регулярных консультаций с энциклопедией, энциклопедия уводила черт знает куда, вечер сменяла ночь, ночью снились олени.
Сегодня приличные еженедельники и газеты кроссвордов не печатают (МК – редкое исключение). Штучные игрушки сменил мутный поток серых брошюр, где незнакомые слова попадаются только на обложке (сканворды, судоку, чайнворды), и почему это происходит, никто, как всегда, не знает.
Дух времени, скорость жизни и наступление интернета тут совершенно ни при чем: на Западе кроссворды продолжают исправно выходить в ведущих изданиях, редактор отдела кроссвордов The New York Times Уилл Шорц пользуется умеренной известностью в широких кругах (здесь можно прочитать обширное интервью с ним двухлетней давности), а экономика кроссвордов публично обсуждается – например, в блоге для умных The Owl.
С одного конца экономической цепочки находятся люди – конструкторы, сочиняющие кроссворды. Они отсылают готовую продукцию (объяснения слева через два пробела, после номера точку не ставить) редактору соответствующего отдела, тот рассматривает предложенное столько, сколько ему будет удобно (не так давно в New York Times вышел кроссворд, отосланный редактору в 2001 году), а после напечатания автор получает гонорар. Обычно он не превышает сотни долларов за ежедневный и трехсот за увеличенный воскресный кроссворд. Прожить на эти гонорары, как и на едва ли не любой фриланс, нельзя, но любители подработать тем не менее не переводятся. Однако есть и конструкторы, готовые поставить всю эту газетную экономику под вопрос:
Times покупает все права на кроссворды, что позволяет перепечатывать их в бесконечных сборниках вроде The New York Times Light и Easy Crossword Puzzles. Шорц называет их «лучшими сборниками кроссвордов в стране». Составители кроссвордов уступают все авторские права New York Times Company – в этой отрасли это стандартная практика. Посетители сайта NYTimes.com хорошо знакомы и с сувенирной продукцией, на которой изображены кроссворды (кружки, майки, календари и т.д. – это активный маркетинг со стороны бумажного издания), и с платным телефонным сервисом, куда можно позвонить и узнать ответы на кроссворды (это, очевидно, для тех, кто еще не освоил Google). Кроме того, кроссворды сильно влияют на тиражи. Многие покупают газету или даже подписываются на нее частично или целиком из-за кроссворда. Конечно, тут есть и расходная часть – например, гонорар Уилла Шорца, работа проверяльщиков и так далее, но это все мелочи по сравнению с миллионами долларов, которые приносят кроссворды. Авторам же перепадает из них менее 200 тысяч долларов.
Восставать против Times бессмысленно: у них и так – стараниями Уилла Шорца – самые высокие гонорары в США (200 долларов за ежедневный и тысячу за воскресный кроссворд). Но автор процитированного мной пассажа Бен Тосиг решил попробовать новую схему. Когда проект Onion A.V. Club, где он редактировал раздел кроссвордов, отказался от этого формата, Тосиг с коллегами перезапустил его на отдельной платформе, изменив схему оплаты для авторов: он платит сотню сразу плюс гарантирует фиксированный процент от продажи головоломок на разных платформах, в специальных приложениях, книгах и пр. Довольно быстро общая сумма, которую конструктор получает за кроссворд, превысила щедрые двести долларов, выбитые Шорцем из менеджмента Times. Стандартная схема для авторской продукции, тем более что эти кроссворды в полной мере отвечают авторским стандартам. Они весьма изящные, всегда тематические и довольно смешные. Общий стиль конкретно этого кроссвордного предприятия – остроумно сформулированные «тупые шутки» на сексуальные темы. Вот пример (переводить и объяснять, увы, слишком длинно): Caleb Madison’s recent «Deal with one’s period, perhaps?» (4 буквы) … EDIT.
Резонный вопрос: а что у нас? Почему кроссворды переместились из редактируемых изданий в бессмысленные сборники? Ответа у редких редакторов, которые еще держат у себя кроссворды, мне получить не удалось. Поиски среди близких феноменов – шахматных задач и ребусов (на которых все советские дети росли, начиная с «Веселых картинок») – принес такие плоды. Как сообщили мне в редакции, составитель шахматных задач для одного из петербургских еженедельников, очень пожилой мастер спорта по шахматам и даже академик, подходил к делу крайне серьезно и получал за одну задачку 200-300 рублей. Продукция его занимала крайне немногочисленную аудиторию пожилых женщин, и собственник в силу неэффективности рубрики в конце концов от услуг дедушки отказался. Задачку сменил красивый еженедельный ребус. Его за тысячу-полторы делал в каждый номер молодой художник-график, которого хватило на год. Что жаль. Ребусы были красивые – и лично я их всегда разгадывала.
Собственно, в нашей ситуации ставит в тупик даже не мизерность гонораров, а отсутствие в жанре кроссворда штучной продукции, адресованной остроумной и образованной аудитории – читателям еженедельной и ежедневной прессы. Исследовать причины этого авторского провала я даже не стала: они очевидны еще из поделок Набокова. Набоков едва ли не лучше других русских понимал толк в личном мастерстве. Но кроссворды были для него халтурой. За прошедшие с тех пор почти сто лет халтурой в России стали не только кроссворды, но и вещи, в которых сам Набоков отсутствие ответственной авторской работы даже и предположить не мог, а именно литература.
Думаю, впечатляющая прошлогодняя публикация Оpenspace о провинциальных писательских фабриках довольно точно описывает и производство кроссвордов для серых сборников, которыми завалены наши газетные киоски. Только условия там еще хуже, а платят еще меньше. Чтобы были royalties, должны прежде всего быть авторы. А когда есть авторы, легко заниматься душой: много спать, в меру питаться, решать крестословицы, дышать через нос и на ночь раскладывать на коврике около кровати мокрое полотенце, дабы сразу проснуться от холодка, ежели тело в лунатическом трансе вздумает уйти из-под надзора мысли.
Nabokov против Набокова: как нам поделить его с Америкой
120 лет назад, 22 апреля 1899 года, в Петербурге на Малой Морской родился Владимир Набоков, один из крупнейших русских и американских писателей ХХ века. Журналист Алексей Королев для «Известий» вспомнил, как это не имеющее аналогов в истории литературы двуединство выглядит с обеих берегов Атлантики.
Завтра аристократа
В альтернативной истории — России и русской литературы — биография Набокова могла бы выглядеть предельно любопытно. Тенишевское училище, где будущий писатель получал образование, было довольно странным учебным заведением: что-то вроде престижного техникума для выходцев из небедных, но незнатных семей: там учились Мандельштам и дети Корнея Чуковского. Набоков со своим генеалогическим древом выглядел там неимоверно чужеродно: по отцу в роду сплошь генералы, судьи и губернаторы. Дед — министр юстиции, отец — член парламента, со стороны матери — миллионеры-золотопромышленники братья Рукавишниковы.
Детская фотография Владимира Набокова. 18 сентября 1907 года
Тенишевка была убежищем для молодых людей необычных, не нуждавшихся в бетонной атмосфере имперской гимназии (и тем более кадетского корпуса), и Набокова туда отдали не напрасно. Он вырос в семье, где «русское» и «мировое» было органично сплетено на уровне не быта и не идей — атмосферы. «Набоков раньше начал говорить и писать по-английски, чем по-русски» — это не просто занятный факт биографии, это ее ключевой момент. Слово «космополитизм» тут не очень подходит, учитывая род занятий отца: космополиты обычно в политику не идут. Скорее, речь идет о том, что наступало уникальное время, в котором патриотизм вполне уживался с врожденным триязычием и полным игнорированием исконно-посконной составляющей (Набоков-старший был резким противником антисемитизма).
Не очень трудно предположить, что в мире, избежавшем революции, сын пошел бы по стопам отца — одного из вождей российских либералов, человека если не идеального, то лишенного крупных общественно важных недостатков, болезненно порядочного, равноудаленного и от власти, и от доморощенного радикализма. Набокова-младшего — нотабля, полиглота и демократа — легко себе представить на скамье IX Государственной думы году эдак в 1934-м (фракция, разумеется, Конституционных демократов), выступающего с яркой антинацистской речью. В 1939-м — подобно отцу, вольноопределяющемуся Первой мировой — какая-нибудь добровольческая дружина и даже Георгиевский крест. После войны — вновь публичная служба, а еще лет через двадцать пять — почетный адрес по случаю многолетней общеполезной деятельности на благо Отечества, в том числе на постах, скажем, посла в Вашингтоне и Лондоне.
Разумеется, отдельной строкой — об успехах в лепидоптерологии, сиречь науке о чешуекрылых. Две-три бойкие книги, написанные, как Черчиллем, в молодости, в расчет, вероятно, не шли бы.
Набоков родился даже не с серебряной — с платиновой ложкой во рту; общеизвестно получение им миллионного наследства в 16 лет. Упорядоченность жизни в нормальной стране (особенно с наследством) не помешала бы Набокову стать подлинно великим человеком — вопрос, была бы приложением этого величия именно литература. Тем более что там его вряд ли очень ждали. («Передайте вашему сыну, что писателем он не будет никогда», сказала беспощадная Гиппиус матери Набокова).
Другие берега
Определение «эмигрант» — в значении, разумеется, «русский эмигрант» — к Набокову вроде бы пришито намертво, хотя еще советские энциклопедии тактично (и точно) именовали его русским и американским писателем. На самом деле «эмигрантом» Набоков перестал быть в мае 1940 года, когда уезжал из Франции в США последним рейсом печально известного «Шамплейна». В Америку уезжал «В. Сирин», автор много обещавших, но так и не прочтенных толком русским сообществом книг, героев которых звали, в том числе, Родриг Иванович и Мартын Эдельвейс. Эмиграция ждала от набоковского гения переосмысления собственной судьбы, а получила прихотливую, изысканную, но совершенно «нерусскую», на первый взгляд лишенную корней прозу, в которой было вдоволь невероятного русского языка, но слишком мало невероятных русских терзаний. В Америку приехал Vladimir Nabokov, который не напишет более по-русски ни строчки.
Набоковская отстраненность от мирского (за исключением бабочек и шахмат) иногда кажется запредельной: муж еврейки, он жил в Берлине аж до 1937 года и из оккупируемой Франции успел бежать тоже в последнюю секунду. (При этом по тем же самым берлинским улицам ходили отлично известные писателю убийцы его отца, Шабельский-Борк и Таборицкий, которого Набоков, конечно, называл темным негодяем, но исключительно в мемуарах).
С отстраненностью, однако, часто путают трезвую погруженность в себя: в делах Набоков отличался рационализмом, его романы, какими бы сложными они не казались, технически — вовсе не поток бессознательного, а продукт изнурительной работы с сотнями карточек, тщательно фиксировавших героев, повороты сюжета, описания и метафоры.
Не стоит забывать и что вопрос хлеба насущного стоял перед ним довольно долго: семейные бриллианты были проедены быстро, приходилось перебиваться даже составлением кроссвордов (для именования которых он придумал термин «крестословица»).
Комната в отеле «Монтре-Палас» в Швейцарии, где писатель жил в 1961–1977 гг.
Американская академическая среда, в которой Набоков провел двадцать лет (а вовсе не всю жизнь, как иногда представляется), оказалась, как впрочем и для многих, идеальной: кормила не впроголодь, свободного времени оставляла массу. Гоняясь за бабочками по всей Новой Англии, Набоков писал «Лолиту», свой одиннадцатый роман, который в конце концов принес ему и всемирную славу, и материальный достаток. Разбогатев, Набоков тут же перестал преподавать, переехал в Швейцарию и, поселившись на долгие годы в отеле — ну да, дорого, зато никаких хлопот по дому, — вновь взял в руки сачок и булавки.
Двойная уловка
Ясно, что Набоковых двое — наш и их, и этим двоим, кажется, никогда не слиться в глазах массового читателя в одну фигуру. «Защита Лужина», «Приглашение на казнь» и «Дар», которыми упиваются в России, для остального мира — всего лишь ранние романы. В свою очередь, видя «Лолиту» на четвертом месте в списке 100 лучших романов XX века (после «Улисса», «Великого Гэтсби» и «Портрета художника в юности»), русский читатель обычно несколько вздрагивает. Самого Набокова такое посмертное диссоциативное расстройство идентичности, впрочем, скорее всего порадовало бы. «Я американский писатель, рожденный в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию», — фантастическая точность профессионального натуралиста даже в интервью.
Интервью это Набоков, кстати, дал журналу Playboy, оно едва ли не самое известное и интересное из его общений с прессой. Выбор издания не должен смущать — 45 лет спустя Хефнер выкупит права на первую публикацию фрагмента из посмертного романа Набокова «Лаура и ее оригинал». Набоков — вернемся к этой мысли — жил вовсе не в башне из слоновой кости: цитировал в «Аде» Окуджаву и пересылал в Ленинград Бродскому джинсы.
Могила Владимира Набокова в Монтре в Швейцарии
Он, к сожалению, так и не простил Родине изгнания. На склоне жизни на вопрос о возможности визита в СССР (что технически, вероятно, было вполне осуществимо) отвечал с юношеским максимализмом: «Там не на что смотреть. Новые многоквартирные дома и старые церкви меня не интересуют. Отели там ужасные. Я ненавижу советский театр. Любой дворец в Италии превосходит перекрашенные царские обители. Деревенские хижины в запретной глубинке так же уныло бедны, как всегда, и несчастный крестьянин хлещет свою несчастную ломовую лошадь с тем же жалким рвением. Что же касается моего особого северного пейзажа и мест, где я провел детство, то я не хотел бы осквернять их образы, сохранившиеся в моей памяти». В 1969 году, когда имел место цитированный разговор, «несчастный крестьянин», вероятно, с большей вероятностью хлестал все же трактор ДТ-54, но набоковская оптика тут не о разуме, а о сердце. С этим же последним у Набокова все было предельно ясно: «My head says English, my heart, Russian, my ear, French» («Моя голова говорит по-английски, сердце — по-русски, а ухо — по-французски»).
утром (было перламутрово пасмурно) поехал к Заку, читал с ним рассказ Wells’а [46] (о том, как у одного человека вследствии электрического удара случилась престранная вещь с глазами: он видел остров на антиподах – морской берег, скалы загаженные пингвинами – но там жили одни его глаза, – он вскоре понял что сам находится, – где и был раньше – в Лондоне, слышал слова друзей, мог ощущать предметы – но видел только этот берег и пингвинов и тюленей, которые, переваливаясь, ползли сквозь него, – и когда он сам с помощью друзей взбирался по лестнице – в Лондоне – ему казалось, что восходит по воздуху, висит над песчаным берегом, над скалами.) Почитав, долго ели кружовник (похожий на маленькие футбольные мячи) в саду и затем погуляли. Я вернулся домой, обедал (что-то вроде «беф Строганов» и очень вкусная сладкая поджаренная яичница) и увидя, что солнце вышло, отправился (с «Крейцеровой сонатой») в Груневальд. Там было удивительно хорошо, хоть и людно – и вода после недавних бурь сористая. Прошел торговец, неся на отвесе словно нити разноцветных бус и выкрикивая: «метр один грош». Оказалось, что это – бумажные ленты леденцов! Пробыв на солнце около трех часов я не спеша, пешочком, отправился домой. В одном месте, на Hohenzollerndamm строился дом, сквозь него, в кирпичные проймы, видна была листва, солнце омывало чистые пахнущие сосной балки – и не знаю почему, но какая-то была старинность, божественная и мирная старинность развалин, – в кирпичных переходах этого дома, в неожиданной луже солнца в углу: дом, в который жизнь еще не вселилась был похож на дом, из которого она давно ушла. А дальше в глубине одной из боковых улиц мне явился – восточный вид: настоящая мечеть, фабричная труба похожая на минарет, купол (крематорий), деревья на фоне белой стены похожие на кипарисы – и две козы лежащих на желтой траве, среди маков. Это было мгновенное очарованье – его рассеял грузовик – и восстановить его я уже не мог. Прошел я дальше через Фербеллинер плац, где некогда на скамеечке сиживали большой, красивый и маленький, гаденький – и через Гогенцоллернплац, где разошелся я случайно с такой милой, милой маской, [47] – в еще более давниe времена. Насчет давних времен: в берлинской «Иллюстрированной газете» воспроизведен рисунок из журнала мод 1880 года: платье для лаунтенниса. Изображена, как-то боком к сетке (похожей на рыбачью сеть) дама с малюсенькой ракеткой поднятой таким жеманным движеньем – а за сеткой стоит с такой-же жеманной ракеткой господин в высоком воротнике и полосатой рубашке. Дама-же одета так: очень темное платье, большущий турнюр, полоса кушака по нижней части стянутого живота, тугой бюст – и по середине с подбородка до пупа ряд бесчисленных пуговок. Ножка на высоком каблучке скромно мелькнула из под нарядного подола, и как я уже говорил ракетка поднята, – над большой волнистой шляпой. В таком платье вероятно играла в теннис Анна Каренина (см. роман того-же названья). Эту картинку мы вчера видели с Шурой, когда в кабаке пережидали дождь, – и очень смеялись. Дальше пошел я по Регенсбург и зашел к Анютам. Однако там никаких анют не оказалось и я сел поджидать их в небезызвестном кафэ на углу где последние мои монетки ушли на стакан пива. Вскоре (с пакетами) проплыла Анюта и я за ней проследовал. Посидел у нее, съел тарелочку малины и условился, что завтра зайду в контору за деньгами. (Нынче занял у нее одну марку). Вернулся я к восьми домой, ужинал (мясики и салат томатовый). Звонила Татаринова, [48] сообщила, что завтра утром в Тегеле – похороны матери Усольцевой (у них произошла настоящая трагедия: Усольцев делал впрыскиванья жене и теще. У обеих последовало зараженье крови. Н. Я. выжила, мать ее, шесть недель промучившись, третьего дня умерла). Сейчас половина десятого. Небо чистое – теплынь. И я пишу к тебе, жизнь моя милая. Милая моя жизнь, отчего это ты мне ничего не пишешь о твоем новом знакомом «из Москвы»? А? Мне очень любопытно. Он молодой, красивый? А? Культяпушка, милое мое, дней через десять, я думаю, что вернешься. (Но все-таки постарайся дотянуть до двадцатого. Мне очень трудно это говорить тебе, но право-же – чем дольше ты там пробудешь, тем лучше тебе будет, жизнь моя) Хорошая бабочка? [49] Я ровно два часа над нею бился – зато ладно вышло. Жизнь моя, если-б ты знала как кошки кричат на дворе! Одна кричит истошным басом – другая мучительно завывает. Будь у меня сейчас револьвер под рукой, я бы стал в них палить, честное слово! Меня эта бабочка здорово утомила. Жизнь моя, люблю вас. Читал нынче «Крейцерову Сонату»: пошловатая брошюрка, – а когда-то она мне казалась очень «сильной». Немало еще интересного найдешь в боковых отделеньецах, жизнь моя милая. В.
гор– то глуп 5 видно в мешке 6 Древний автор 7 Сговор Верт 1 В столицах. 8 Злой человек 9 Хорош только когда открывается 10 дерево 11 говорится о винограде 12 философ-экономист 13 река
гор. [51] 1 Сверхестественный жулик 2 женское имя 3 рыба 4 коричневое 5 Невежа 6 игра 7 человек, выбор, опыт Верт
Crestos lovitza Sirin [53]
Кош хороший, Коши, Коши,
Лезет люд на башню ратуши,
́:
Примечания
Фото: Геннадий Барабтарло
– 1946), английский писатель, был в гостях у Набоковых в Петербурге в 1914 г. Рассказ, упомянутый ВН – «Удивительный случай с глазами Дэвидсона» (The Remarkable Case of Davidson’s Eyes, 1895).
[47] Намек на первую встречу ВН и Веры Евсеевны.
[48] Раиса Абрамовна Татаринова, псевдоним Raissa Tarr (1890 – 1974) – писательница, жена Владимира Татаринова. Брала на себя все хлопоты по устройству литературных вечеров и была их главным вдохновителем.
[49] В центре страницы ВН расположил кроссворд в форме бабочки. На каждом крыле изображены клеточки для букв.
[52] Тютчев, «Весенняя гроза»: «С горы бежит поток проворный, / В лесу не молкнет птичий гам, / И гам лесной, и шум нагорный – / Все вторит весело громам. »
[53] ВН называл кроссворд придуманным им словом «крестословица». Здесь также содержится намек на латинские классификационные названия бабочек, часто включающие имя их классификатора. И прячущееся в латинице русское слово «ловится» неслучайно для энтомолога.